– Что на зеркало пенять, коли рожа крива!

Это и были его первые слова, после того как исчез Комарик.

Государь же Пётр Алексеевич вскоре в Москву вернулся и про куклачка своего вспомнил. Ему и донесли:

– У тебя на постели под лисьим одеялом спит кукла крепко.

Государь в спальню – а куклы-то и нет!

Наутро доложили царю Петру: проснулся Петруша и самочинно по дворцу бродит.

Потребовал государь куклачка к себе. Доставили. Государь ему:

– Выучил тебя Комарик говорить? Отвечай кратко, проси мало, уходи борзо.

Стал Петруша говорить, а с языка одни команды вкупе с московско-голландской руганью летят. Запечалился от ругани Петруша. Опустил глаза, глянул на свои руки, вспомнил, что одет он, как офицер, собрался с духом и заговорил чисто по-русски.

– Не хочу быть дураком Петрушкой! Хочу ызящным кавалером стать… А ты бы, государь, буйственные забавы прекратил. О здоровье своём побеспокоился.

– Гляди, умник какой! Это тебя Комарик так говорить подучил? Видать, маловато ума он тебе через трубочку влил! И на царя неподобающе смотришь. Ты должен иметь вид лихой и придурковатый. Ишь, правильный какой! Сгинь отсель, пока я тебе мозги шомполом не прочистил… Через полгода вернусь, – чтоб всему чему надо у думных дьяков выучился. Приеду – спрошу строго.

– Видишь, какой ты. Сам велел меня смастерить. А сам спрашиваешь: зачем я такой?

– Ну, всё, всё! Иди, учись, куклачок, – чуть подобрел государь.

Только не прибыл в Москву белокаменную царь Пётр ни через полгода, ни через семь месяцев, ни через восемь…

Дьяки думные куклачка, ясен пень, кой-чему выучили. Правда, сильно не старались. Потому как Петруша Михайлов понятливостью и остротой ума своего вызывал у них одну лишь досаду.

А служилые люди – те и вовсе невзлюбили Петрушу.

Как-то, сговорясь, четверо служилых, да ещё думный дьяк с ними, куклу петровскую из дворца палками вон и выгнали.

– Ступай, – сказали, – куда глаза глядят. Не то растворим тебя в кислоте едучей. И заклёпочки малой от фигуры твоей бронзовой не останется!

Вслед за служилыми людьми неизвестный господин перед Петрушей возник. Зыбился он, словно в воде. На губах пузырьки трескаются – видать, воду испорченную пил. На щеках рваные пятна. Сам дико сгорбленный, парик кончиками аж до колен достаёт, мокрыми змейками внизу шевелится.

– Я бывший стряпчий, Ленин Алексей Никифорыч, – сказал господин, – а это – калмык мой верный, – указал он на смутную фигурку, поодаль видневшуюся: – Человек я умный и желаю, чтоб вокруг меня одни умные были. Вот тебе задачка: пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что. Принесёшь «ничто» – с маком его съешь! А потом сказочкой нас потешь! В общем, как принесёшь «не знаю что», – так сразу тебя к государю и допустим.

Тут Ленин Алексей Никифорыч вдруг растворился без остатка, как сахарный отколыш на дне стакана. А Петруша Михайлов вздохнул не по-детски и побрёл, не разбирая пути, куда понесли его ноги.

Удалялся он от дворца Нагорного весь день и весь вечер. А к ночи притомился…

⠀

Давно Москва кончилась. Давно слёзные мешки, которые Комарик в Петрушины глазницы на всякий случай встроил, высохли. Но и сухонькими глазами вскоре приметил он: два мужичка на месте топчутся. Словно танцуют! С виду разбойные, окаянные.

Страха Петруша не испытал. Подобрался к мужичкам поближе. Присел за рябиновым кустом. Слышит: один мужик другому тоненьким голоском окрестные места выхваляет:

– Здесь за селом Тайнинским, позади церкви Благовещения, на песчаной косе, меж рекой Яузой и речкой Сукромкой, – самое место тебе спрятаться!

– А потом куды?