– Гэвээн – ты блажен! Гэвээн, – не хоти перемен! И-э-э-н – и-э-э-н…

Эхо мужику отвечало охотно. Лешие в бороды ухмылялись. Миловидные кикиморы хрюкали в кулачок. И тогда выходила на крыльцо красавица Маланья. Мужика дрыном охаживала, расширения семейства от него добивалась. На что мужик ей отвечал:

– Не видишь, Малашка? Тулумбас настраиваю! Как настрою и вдарю колотушкой – все на поля-луга трудиться выбегут. После этого расширением и займёмся. Иди, поспи чуток…

Но в тот день мысли Череповы про ГВН книжная ярмарка перебила.

Оторвавшись от созерцания кикимор и мужиков с тулумбасами, доктор Череп набрал номерок знакомой медсестры. Звали её Эдита, а по фамилии – Спонжик.

Умненькая эта блондинка часто доктору в полит-опытах помогала.

Медсестра примчалась, как ветер.

– Эдита, Эдита! Ты что-то сегодня сердита! – даже запел Череп от счастья.

– Станешь тут сердитой! – выпалила пани Спонжик. – Зарплата карликовая, больные все как на подбор притворщики и вирусоносители!

– Ладно, блонда, склей свои губки. Видишь мальчонку в камзоле петровском? Надо его потихоньку к нам в подвал заманить.

– Не такая уж я дура, Вир Зелепухович, чтобы меня блондой звать! Блонда – это вообще-то кружево такое. Поэтому зовите меня просто и нежно – беляночка! Или не стану никого в подвал заманивать!

– Беляночка так беляночка. Ты мне только мальца в подвал замани – буду звать, как захочешь. А пока тащи его в машину!

Тем временем голоногие Петрушу к телекамере подтолкнули.

Операторша в куртке кожаной, на целую ладонь выше пупка подскочившей, трепетно шевельнула ноздрями. Совсем как Лошара Игнатьевна. Потом камеру на коричневое плечико вскинула и, подмигнув, спросила:

– Ну что, Пит, погнали?

И стал Петруша Михайлов, запинаясь, рассказывать: откуда прибыл да почему нынешняя Москва ему по́ сердцу пришлась.

– Я, куклак Петра Первого, – начал он, – сын его игрушечный. Всего десять годков мне. Спал я долго. Теперь проснулся и радуюсь, что оживаю потихоньку. И на Москву сегодняшнюю гляжу с радостью. Только домов одинаковых что-то у вас многовато. И люди себя беготнёй изводят. Куда спешите, милые? Неужто, как те мыши: кота почуяли?