– Нет, одних бойцов. Мне надо человек пятнадцать в сводную группу. Придётся брать их из разных рот, потому что у себя я столько умных не наберу.

– Кто будет проводить занятия? Мне нужно участвовать?

– Думаю, вам нет необходимости. Проведу я или Приходько, определимся по ходу дела.

– Хорошо! – Шахно шагнул к алюминиевому баку, набрал кружку воды и жадно ее вылакал, – скажи командирам рот, что я дал команду. Забери кого нужно, только полеты не сорви!

Получив разрешение начальника комендатуры, я задумался. В моей роте было несколько ребят, на которых можно положиться. Кое-кого следовало взять из автороты, но на роту охраны надежда слабая – личный состав почти весь в карауле, а когда свободен – отдыхает в казарме.

Я позвонил в автопарк и сообщил Терновому:

– Сережа, тут намечается проверка политзанятий из округа. Передай Приходько, пусть отправит мне бойцов и своего химотделения вместе с Пашей Толоконниковым, и ты дай несколько ребят, только сообразительных. Я жду их часам к десяти в ленкомнате. Командир дал добро забрать с полетов толковых бойцов.

Зампотех в ответ вздохнул, как это делают занятые люди, которых отрывают по пустякам от важной работы, но возражать не стал.

Итак, я снял фуражку, вытирая рукой вспотевший лоб, почти до пояса расстегнул техничку, готовясь к нудной, утомительной работе. Передо мной громоздилась стопка тетрадей для политзанятий, практически всей комендатуры – около ста штук.

С неохотой принявшись за дело, я пролистывал их, отмечая наметанным глазом какие сгодятся, а какие будут забракованы. На страницах попадалась разное. Кто-то начинал писать письмо родителям, и оно осталось недописанным среди длинного списка угроз от американской военщины. Кто-то рисовал самолеты на полях страниц, а кто-то голых девушек.

Пригодных оказалось около двадцати. В них хоть что-то было написано, их и придется отдать своей «ударной группе». Выглянув в окно, я увидел, что солнце с утра, прятавшееся в толщу облаков, наконец, освободилось из их плена и начало опять немилосердно греть крыши бараков. Ветер в распахнутое окно донес запах керосина.

Цветной фотопортрет генсека Черненко, висящий в центре ленкомнаты на стене, пожелтел, был засижен мухами, и мне пришла в голову мысль, что это вызовет недовольство вышестоящего начальства. Порывшись в стопке плакатов, я нашел новый портрет руководителя партии и заменил им старый. Глянцевый, широкоскулый Черненко смотрел со стены и усмехался, словно хотел показать тщетность замполитских усилий – ведь все равно через несколько дней этот портрет также будет засижен мухами и быстро пожелтеет от ярких солнечных лучей.

Надо было разговаривать с Лидой. Пройдя в конец лагеря, я нашел ее на крыльце барака, в котором находилась библиотека и две стационарных киноустановки. Девушка неторопливо грызла семечки. Сильными порывами ветра шелуха, которую она вытряхивала из ладони, далеко разносилась вокруг. Солнце опять ненадолго спряталось в облаках.

«Прямо как в греческих трагедиях, – подумал я. – Сейчас грянет гром, и грозная физиономия Зевса выглянет из-за туч, а хор под руководством корифея затянет свою печальную песнь». Но гром не грянул, Зевс не выглянул и хор не запел, что позволило мне спокойно подойти к девушке.

– Лида, – сказал я, присаживаясь рядом, – тут такое дело… проверяющий к нам едет.

– Ну и что? – она пристально посмотрела на меня своими темно-карими глазами, ее щеки тронул легкий румянец.

– Надо встретить, как полагается, – продолжил я каким-то не своим, казенным голосом, – накрыть стол, посидеть вечером.

Лида о чем-то задумалась, и пауза затянулась. Я почувствовал себя крайне неловко, словно совершал что-то неправильное, постыдное, несовместимое с честью офицера. Может, это на самом деле так и было? Разве дело офицера, замполита, выступать в качестве сутенера? Вот наш комсомолец полка – тот, наверное, в этой ситуации был бы на своем месте. Я слышал, что он легко проворачивал подобные вещи, когда в полк приезжали с проверками. Достаточно было хорошенько напоить спиртом телефонисток.