Как такое возможно? Как им всем удалось предугадать, что человек через сотню лет будет чувствовать то же самое? Закрываю глаза, проговариваю каждое слово вслух и голос свой не узнаю. Если завтра у доски рассказывать буду, все точно таким же его услышат?

А новенький… Дима… Наверно, не только слушать, но и разглядывать будет всех без исключения. Любопытно ведь все-таки должно быть. Интересно, посмотрит ли на меня? Хотя я все равно не узнаю. Если оглянусь на него, растеряюсь сразу же и собьюсь.

Убираю тетрадь и учебник, прислушиваюсь: в коридоре какой-то переполох. Кажется, соседка пришла, Павлушкина бабушка. Мама с ней давно дружит. Баба Люба внука одна воспитывает. Жалко мальчишку, он с семи лет без родителей. Никого у него нет, кроме бабушки. Да еще мы. Как будто не соседи, а одна большая семья. Ой! Я же забыла предупредить, что он задержится!

– Юлечка! Ты в следующий раз не соглашайся на его уловки, – вздыхает баба Люба. – Домой его, домой гони. Пусть сначала явится, пообедает, уроки выучит, а потом уже в футбол гоняет.

– Хорошо, – киваю понимающе.

Мне и ее жалко. Хлопочет над ним, как над родным сыночком. Переживает по пустякам.

А после восьми собираемся все на нашей кухне за столом. Тесновато, но так уютно. Баба Люба рогалики с клубничным вареньем приносит. Мама чай заваривает из своего секретного мешочка. Не какие-нибудь там пакетики из супермаркета, у которых вкус совсем не такой яркий, как лейбл на ниточке, а настоящий – терпкий, ароматный. Люблю такие тихие семейные посиделки.

Павлушка с бабушкой потом уходят, а мы с мамой болтаем до позднего вечера. Я рассказываю ей все. Все-все, правда. Разве от мамы могут быть какие-то секреты? Она никогда не предаст, плохого не посоветует, всегда подскажет, поймет, утешит, если нужно. Но подруг у меня нет. А нужны ли они, когда с мамой в миллион раз лучше?

– А у нас в классе новенький. – Беру последний рогалик, делю его пополам и протягиваю ей кусочек.

– Да? – удивляется мама. – Выпускной класс, четверть заканчивается… Интересно.

– Они откуда-то переехали. Наверно, выхода другого не было.

– Да, тяжело ему придется. Симпатичный? Как зовут?

– Дима, – говорю и ресницы невольно опускаю.

Что это со мной такое? Впервые в жизни, наверно, перед мамой смущаюсь.

– Симпатичный, значит, – догадывается она и смеется по-доброму. – А ребята как? Класс принял?

– Принял. А что, мог не принять?

– Всякое бывает… Уже проявил себя?

– Проявил, – отвечаю, не задумываясь, и подношу кружку к губам, попутно пытаясь рассмотреть узор из чаинок на дне.

– И как?

Как?

Вспоминаю его глаза, приятный голос, смуглое лицо, уверенную походку… Проявил же себя? Проявил.

– Не знаю как. Но ему это удалось.

– Да я вижу, – улыбается мама и кипяток в мою кружку подливает. – У меня ириски где-то в сумке завалялись. Будешь?

– Буду.

Утром с легкостью просыпаюсь. В школу раньше времени прихожу. Еще не во всех окнах свет горит, в раздевалке полное спокойствие, в коридорах без суеты. Стою у окна напротив класса и в даль всматриваюсь. Среди десятков прохожих одного ищу. Пытаюсь угадать по одежде, по походке, по любой мелочи, которая подсказать может, что это он идет. А время торопится, бежит. Растянуть бы секунды до максимума. Так бы вечно стояла и ждала.

По звонку Марья Михайловна класс открывает, и все нехотя просачиваются за ней внутрь. А я волнуюсь, переживаю, что Дима опаздывает, как будто я в этом виновата, как будто мне за опоздание влететь может. Перед тем как в кабинет войти, пробую еще раз в сторону лестницы взглянуть. Хватаюсь, как за соломинку, – так хочется, чтобы он сейчас из-за угла вывернул. Оборачиваюсь… а Дима позади меня стоит. И снова наши взгляды встречаются.