Свадьбу правили обильно по-царски. На свадьбе к ручке царственных молодых подвели бравого полковника, героя крымских походов, с замысловатым именем Франц Лефорт. Петр глянул в черные, масленые глаза иноземца и провалился в них. Впереди ему блеснул свет славы. У Евдокии просто дыхание захватило от такого кавалера. Одними глазами Лефорт сказал государю, жди, мол, встретимся еще, я тебе такое открою. Так же глазами получил полное согласие и ожидание быстрой встречи. В сторонке, в толпе государевых людей, стоял Вилем Брюс с двумя сыновьями. Глаза Лефорта и старшего Брюса встретились, и оба с трудом спрятали в них искру радости.

– Ну, здравствуй Микулица! – мысленно сказал Гуляй, – Как тебя величать прикажешь?

– Здравствуй, здравствуй дьяк. Блистательный Лефорт. Наслышан, – ответил чернокнижник, – Величать меня ноне Яков Брюс. Найдешь в его дому.

– Найду, – пообещал щеголь, на ходу раскланиваясь с половиной гостей, как из свиты Петра, так и Ивана, – Найду. Теперь наш выход!

Лефорт и Брюс встретились на Кукуе в голландской пивной. Да и где еще встречаться иноземцам немым, ни слова по-человечески не понимающим, оттого прозываемым на Москве немцами, как не в Немецкой слободе. Правда вся Москва отдавала должное франту Лефорту, что бойко говорил и балагурил на русском языке, притом так чисто, что и отличить его со стороны от родного стрельца было в трудность. А уж ругался бравый полковник, так что со стрельцов его полка шапки сдувало, а в полк он брал самых отчаянных, самых пропащих, от которых отказывались все остальные стрелецкие воеводы. Наверно потому и полк его был лучшим на Москве, и держал всегда караулы у царских теремов и кремлевских ворот. Знакомец его Яков Брюс, хоть и был в Кукуе без году неделя, но тоже говорил скороговоркой и почти без признаков иноземщины, но бранился неохотно и как-то по ученому что ли, однако кулаки имел пудовые, аккуратно положенные на дубовую столешницу. Оба иноземца сидели в темной зале, пили темное пиво и замышляли дела темные, как думал веселый голландский трактирщик. Да и со стороны оба выглядели как посланцы сил страшных. Франт Лефорт, всегда был в черном, не считая белого напудренного парика, даже перья на его шляпе и то были чернее вороного крыла. Да и где брал такие? А новый его знакомец, мало того, что тоже был весь в черном, еще и парик не носил, а подкручивал черные как смоль волосы, волной ложившиеся ему на плечи, отчего вообще был полным воплощением сатаны. Про его семейку и так ходили байки. Гости из далекой Шотландии приносили вести, что дед их, старший Брюс, бежал от Кромвеля не только потому, что был потомком королей, но еще и рассорился с друидами – местными волхвами и чернокнижниками. Они то его и подвели под плаху и топор. Но там, на помосте палача спасла его огненная дьяволица, пришедшая в окружении бесов, и перенесла сюда в Московию. А сынок его Яков, сидящий сейчас с Лефортом, продал ей душу и сам теперь командует бесами. Вслух, однако ж, того никто не говорил, и иметь кого-то из них в недругах не отваживался, а уж после того как они стали дружить, обоих вместях, так вообще – «Упаси Бог!». При их появлении чурались даже самые лихие ватажники из глухих московских мест, крестились монахи, и прятали младенцев молодые мамки, вздыхая при этом им в спину, вот как бы с ними встретится где, наедине, да продать душу и тело такому сатане.

– Ну что чернокнижник, – потягивая пиво, сказал Гуляй, – С этого дня я Франц Лефорт, а ты Яков Брюс и старые имена прячем в древний ларь? Так?

– Так, кто бы спорил, – бас его ударил в низкий потолок, так что загудели прокопченные балки.