– Конечно.

– Отлично. Вот звонит мне недавно этот близкий и спрашивает: а чего это, Геннадий, мы с тобой так редко видимся? Мы ж родня всё-таки. Християне православные, хоть и коммунисты. И не пожалуешь ли ты завтра на юбилей моей супруги Татианы… Большое спасибо, говорю. Приду обязательно… Ну, пришёл, поздравил, сервиз дулёвский подарил. Посидели, водочки выпили, грибками маринованными закусили. Обсудили хоккей и международную обстановку. А потом меня братец на кухню тащит и говорит шепотком: слу-у-ушай, Геннадий, а не пора ли тебе прописать в квартиру моего сына Володимира?… Я спрашиваю: а на фига он мне нужен, этот твой Володимир?!… Да нет, говорит, ты не понял. Жить-то он будет с нами, но было б правильней, считаем, чтоб прописан он был – у тебя. На всякий пожарный… Я говорю: а вот тут поподробней, пожалуйста. Насчёт всякого пожарного… Ну, а как же, говорит. Ты ж ведь у нас облучённый, правильно? Инвалид первой группы. Значит, жены и детей у тебя точно не предвидится. А раз один живёшь, значит – всяко может приключиться… Нет, ну ты сечёшь, а? Как всё завёрнуто кучеряво?! Пока я в гнилом бараке с родителями припухал – он про меня и не вспоминал даже. Жил себе у жены в Отрадном, в благоустроенной квартирке, и в ус не дул. А теперь вот вдруг – обеспокоился! Как же так, типа: брат-инвалид огрёб у государства отдельную квартиру, скоро помрёт поди – а мы с Татианой вроде как бы и ни при чём окажемся. Безобразие. У нас вон сынуля как раз в институт поступил. Глядишь, к пятому курсу жилплощадь и освободится…

– А ты?

– Ну, объяснил мудиле, почём хурма на рынке. Сказал, что люди с моей дозой, если режим соблюдать, и по десять лет живут, и по двадцать. Но суть не в том, Лёш. Просто… Да по какому праву-то, а?! Вы за меня решать берётесь, сколько мне жить на свете осталось и кого в свою квартиру прописывать?! Вы же от прохожих на улице не требуете, чтоб они вас к себе прописали? Не требуете. А со мной почему так, а?! А вот потому как раз, что – колхозники! Махровейшие, до мозга костей. А для колхозников – знаешь, что главное в жизни? Главное – это собраться всем кагалом и повод найти, как бы чужое имущество по карманам распихать. Да они его и чужим-то не считают, вот в чём хохма! Оно ведь казённое всё, до последнего плинтуса. А, значит – вроде как бы и ихнее тоже… Вот они тебе и намекают прозрачно: ты нам родня, Геннадий! Ты – член нашей дружной семейной бригады. Вот и прояви, ептыть, сознательность. Подмогни родне. Сними с себя последнюю рубаху. А уж потом, когда помрёшь, мы всем вокруг расскажем, какой ты был герой и как своих уважил. И на поминках твоих водярой ужрёмся и песню споём про ямщика и эх дороги…

Со стороны трамвайных путей вдруг доносится удар – глухой, скрежещущий, с характерным звуком осыпающихся стёкол. Крылов оборачивается. Метрах в пятидесяти отсюда, прямо на перекрёстке, сталкиваются две машины – "москвич" и "жигули". Из-под капота "жигулей" выбивается огненный язычок – острый и юркий.

Крылов вдыхает поглубже:

– Короче, Ген. Не знаю уж, какие у тебя отношения с близкими, а я своим – верю. Моя мать, между прочим, двадцать лет в поликлинике отработала. Ей бывшие пациенты до сих пор открытки с благодарностями присылают. А отчим тридцать лет в прокуратуре отпахал, от звонка до звонка. Ну да, да, согласен. Характер у него – не сахар. Но ведь и служба у мужика была – на износ… А где-то… ну, скажем… месяца через два я тебе позвоню и приглашу на новоселье. В свою новую квартиру, причём – в центре и с телефоном. Идёт?

Гена усмехается:

– Ты, Лёш, в любом случае звони. С новосельем, там, без новоселья…