Большая кухня и комнаты – раздельные, высокие, как все старые постройки, – без излишеств были обставлены старинной и добротной мебелью.

– В шифоньерах хранится одежда покойного мужа. Один, какой хочешь, освободи для себя. Если что будет непонятно – спрашивай. А теперь давай знакомиться. Меня звать Вероника Исааковна. Молодёжь называет просто тётей Верой, так и ты зови. Я же буду называть тебя сынком. Не возражаешь?

– Нет, – ответил я.

– Я сама пропишу тебя. Слава богу, кое-кто из знакомых есть и по этой части. А умру, всё это оставлю тебе – у меня нет никого.

– Насчёт прописки, тётя Вера, можете не беспокоиться. Как мне сказали, в документах приглашённых на работу в аппарате Министерства делают отметки, равносильные прописке. А квартиру обещали дать в течение полугода.

Это сообщение, видимо, огорчило её. Она как-то сникла и тихо заметила:

– Поживём, увидим… Как бы там ни было, – добавила она опять бодрым голосом, – живи, как у себя дома. Такую квартиру вряд ли дадут рядовому работнику Министерства.

После разговора ознакомительного характера я сказал ей, что мне надо встретить зятя и, возможно, проводить его.

– Мы вчера прилетели из Москвы и собирались ехать в район. Так что надо с ним увидеться и ввести его в курс всех этих событий.

Я быстренько принял душ, написал на бумаге адрес и телефон тёти Веры, чтобы отдать зятю, натянул на себя синий спортивный костюм и вышел. Не дошёл я до угла дома, как получил довольно чувствительный удар мячом по голове. Мальчик лет двенадцати, пославший мяч в мою сторону, отделившись ото всех, стоял, приняв вызывающую позу, и был готов убежать, но не успел. Тремя мощными прыжками я настиг его и, схватив за шиворот, ударил в живот.

– Зачем ты это сделал?

Он заныл, схватившись за живот двумя руками, и стал убеждать меня, что всё произошло случайно.

– Врёшь, щенок, – повысил я голос, – я видел, удар был прицельный, – и я собрался ударить ещё раз.

– Оставь мальчика, это я ему велел.

На краю условного стадиона, где мальчишки разного возраста гоняли мяч, вместе с другими бабушками и дедушками стоял старый, не по погоде тепло одетый мужчина и спокойно перебирал чётки. Я отпустил мальчика, который, отбежав метра три-четыре, остановился и стал ждать, чем всё это закончится.

Я знал, что старики в Азербайджане пользуются особыми привилегиями. Горе тому, кто ослушается их, тем более если обидит. Но я знал и то, что старики у нас шальными делами не занимаются. Они являются гарантией мира и спокойствия. Натравливать людей друг на друга вовсе не стариковское дело. Поэтому, подходя к старику, я решал, как мне вести себя с ним: как с почтенным стариком или как с баламутом каким-нибудь. Тем не менее я вполне уважительно поздоровался со всеми и обратился к старику:

– Значит, вы велели этому мальчику ударить меня мячом?

– Да, – вызывающе ответил он.

– Почему? Интересно знать.

– Ты сам не догадываешься?

– Нет.

Пауза. Женщина средних лет, которая стояла рядом со стариком и вязала что-то похожее на детские носки, спросила:

– Ты откуда к нам приехал?

– Сюда я приехал из России, – ответил я.

Она многозначительно посмотрела на старика и осуждающе сказала:

– Я же тебя предупреждала, дядя Садых, что надобно бы объяснить малому на первый раз.

– Откуда я знал, что он окажется российским, с виду-то нашенский, поди, – и, обернувшись ко мне, добавил: – Вот что, сынок, может, я малость и погорячился, прости, но ты иди домой, к кому ты приехал, и переодевайся.

Увидев, что я непонимающе уставился на него, он объяснил:

– У нас мужчины не трясут мудями на виду у всех. Иди переодевайся и поблагодари Бога, что мы вернули тебя со двора. На улице не стали бы с тобой церемониться.