Директором школы был мой родной дядя, он же, собственно, и содержал нас. К их приходу оба моих плеча и грудь пропитались кровью, и, должно быть, выглядел я ужасно. Здоровой рукой подняв меня с пола, дядя донёс в свой кабинет и позвонил в больницу. Авторитет у дяди был огромный, и не только в деревне. Не прошло даже десяти минут, как больничная полуторка, свистя и пыхтя, остановилась около нашей школы. Приехала сама врачиха. После соответствующей процедуры она спросила у дяди:

– Завтра надо менять повязку. Куда мне приехать?

– Приезжайте в школу, он будет здесь.

Ещё долго после отъезда врачихи дядя ходил по своему кабинету, а затем сказал мне:

– Иди в класс.

Оставленные без присмотра, дети шумели как могли. Некоторые подходили ко мне и хотели притронуться к моим перевязанным ушам, но, получив тумак, отходили прочь.

Все шумели, галдели, в головы летели тетради, карандаши. Один я не участвовал в этом бедламе. Я сидел на своём месте и строил свои привычные палочные дома, защищая их и свои уши от летающих мимо предметов. Примерно через полчаса в класс зашёл учитель из другого класса и объявил всем, что сегодня уроков больше не будет, все могут идти домой, а завтра заниматься с нами будет он.

– Смотрите не опаздывайте, – сказал он под конец и отпустил нас.

Только дней через десять учительница Саялы вышла на работу. Кое-где на её лице были заметны следы побоев, и она сильно изменилась. На меня она не обращала никакого внимания, как будто меня вообще не было здесь. Благо я и сам ничем не выдавал своё присутствие, и это, видимо, устраивало всех.

Так прошло два года. Накануне первого сентября третьего года обучения дядя, вернувшись из района поздно вечером, дал мне несколько тетрадей, карандаши и книгу жёлтого цвета с рисунком правой руки на обложке.

– Завтра поедешь в школу, сынок, в первый класс. Ты уже большой мальчик, должен понимать, что учиться надо как все, а не как приложение.

Я очень обрадовался новоприобретениям. Теперь и у меня были предметы, с помощью которых другие дети выполняли задания учителей. Придя в школу, я, разумеется, прямиком прошёл в класс, где находилась сестра, и аккуратно сел рядом с ней, разложив перед собой книги и тетради. На первом же уроке появилась учительница Саялы и перевела меня в свой, то есть в первый класс. Короче, повторилось почти то же самое, что уже однажды было, но без избиений. В конце концов дядя, он же директор школы, велел учителям оставить меня в покое, но записать в журнал и спрашивать уроки с меня со всей серьёзностью. Легко сказать! Какие уроки можно требовать от человека, который буквы-то толком не знает? Учителя не дураки. Они это тоже хорошо понимали, а посему записали меня в журнал и навсегда оставили в покое.

В начале седьмого класса к нам в деревню приехал с семьёй новый преподаватель по физике-математике. Это был простоватый мужчина средних лет с университетским образованием и, как утверждали взрослые, дальний наш родственник. В первые же дни своего учительствования он, познакомившись с моим уровнем знаний, пришёл в ужас:

– Никогда в жизни не думал, что в седьмом классе может находиться ученик вообще без каких-либо школьных знаний, – сказал он мягким голосом и продолжил заниматься с другими учениками.

Когда я учился в аспирантуре, учительница Саялы, услышав, что я приехал домой, зашла к нам и во время чаепития рассказала, какой разговор произошёл между Аскеровым Али – так звали нового учителя по математике – и моим дядей в кабинете директора в присутствии большинства учителей:

– Послушай, Бабир, – так звали моего дядю, – что за дебиловатый мальчишка путается под ногами в седьмом классе и почему его фамилия значится в журнале?