– Не только осудят, – задумался приказчик, – будут перешептываться на балах и приемах, ведь вы, мой господин, жених видный. Если Анюта вам так мила, то защититься от сплетен можно только одним способом.

– Ты имеешь ввиду дать семье кузнеца вольную грамоту? – Спросил помещик.

– Перетолки все равно будут, – подумав высказался приказчик, – но вы сможете ее выводить в свет.

– Тогда готовь вольную для семьи кузнеца, – решился Александр, – только одно условие нужно прописать.

– Игнатий получит вольную после вашего венчания и потом должен проработать на своей кузне еще десять лет, – уловил на лету мысль помещика, – а потом может искать свое место под солнцем где захочет.

С той поры прошло почти два года, Аннушка полюбила своего суженного всем сердцем и несмотря на угрюмое состояние кузнеца, свадьбу сыграли с началом зимы. Александра наполняло радостью от нового статуса, от переливчивого смеха жены, словно перезвон колокольчиков на дуге над головой лошади, а беременность Аннушки для него стала настоящим чудом, воплощением мечты о наследнике и исполнением завета отца. Однажды при выходе из храма в Смоленске, он не пропустил согбенную старуху в темном одеянии. Взмахнув тростью, старая купчиха поморщилась от его улыбки и извинений и сердито прошептала: «Слишком много радости в тебе, как бы беда не случилась».

С наступлением календарной зимы его любимая Аннушка должна была разродиться желанным ребенком, деревенские повитухи для родов потребовали освободить просторную теплую баню, сруб возвели к началу осени. Чтобы не слышать страданий жены, Александр приказал запрячь сани норовистыми рысаками, отказался от возницы и погнал вокруг села Клеоново. Быстрая езда разогрела кровь и прогнала страхи, периодически навеваемые воспоминаниями о недобрых предсказаниях. Лихо с гиканьем остановив сани возле бани, он хотел было войти, но одна из повитух, распахнула дверь.

– Тихо ты сумасброд, не зови лихо! – На плечи полной приземистой деревенской бабы был накинут старый зипун. – Жар у Анюты.

Клеонский с тревогой смотрел на местную знахарку, а та напряженно дышала, выпуская белый пар изо рта. Александр скинул рукавицы, поднял шапку на макушку и приложил теплые ладони к прохладному лицу, а когда убрал руки, то бабы рядом уже не оказалось. В баню к роженице его не пустили, пришлось терпеливо сидеть на крыльце в ожидании. Услышав первые звуки плача ребенка, помещик подумал, что ему показалось, но дитя закричало с новой силой. Он ворвался в баню, желая увидеть ребенка и поцеловать жену, Александра никто не остановил, повитухи затянули какую-то неизвестную ему заунывную песню. Грудь Аннушки не вздымалась, не обращая внимания на спеленатого младенца, помещик хотел спросить почему она не дышит, но ближайшая к нему повитуха тихо отчетливо выговорила: «Умерла, Анюта.» и продолжила пение.

Александр зарычал от горя по-медвежьи, на его лице уже не было доброй улыбки, выбежал на улицу, сел на крыльцо и, обхватив олову руками от переполнявшего его гнева стал выкрикивать отборные ругательства. Ощутив душевное опустошение, он вышел во двор и, встав на колени на снег, задрал голову к небу и спросил: «Господи, за что ты наказываешь меня?». Забравшись в сани, Клеонский долго гнал норовистых рысаков по заснеженному тракту, ветер осушил его слезы, но никто не мог залечить его душевную рану.

Издалека Александр заметил постоялый двор, хотелось побыть одному, залить свое горе крепким градусом, но почему-то здесь было полно народа. Крестьяне, сбившиеся в небольшие кучки, со злостью наблюдали за сторонившимися и встревоженными французами. На большом расстоянии справа на дороге виднелся приближающийся конный отряд французской армии. Возле коновязи он увидел трое богатых помещичьих саней с блестящей медной отделкой, лошади, привязанные к столбу с кольцами, периодически взбрыкивали в ожидании своих хозяев. Направив свои сани к свободному столбу, боковым зрением слева заметил возмущенных крестьян, направляющихся к одинокому французу, склонившегося над высокой повозкой и что-то громко причитавшего.