Так началась безумная жизнь втроем: Вера, Ленка и соседка-вьетнамка Тху — в крохотной комнатке суриковской общаги на Таганке. На шести квадратных метрах жилой площади умещалась доставшаяся по наследству от гречанок-старшекурсниц двухъярусная детская кровать, на которой спали миниатюрная вьетнамка и невысокая толстая Ленка, далее следовал встроенный стенной шкафчик, где хранилась их одежда, чемоданы, обувь, этюдники, подрамники с холстами, краски и еще куча всякой всячины, одну стену занимал стеллаж, где стояло и лежало все остальное, а также в комнате еще имелись тумбочка и один стул. На оставшемся клочке не занятого мебелью пола днем ходили, стояли, работали, плясали, а ночью расстилали тюфяк, на котором спала Вера. Вьетнамка почти не говорила по-русски, поэтому лишних вопросов: а кто такая Вера? а почему она здесь живет? — не задавала. С соседками по блоку, жившими в смежной комнатке, проблем тоже не возникало, это были две веселые кубинки, любившие поплясать и потусоваться, их девизом было «чем больше народа, тем веселее». Остальным Ленка представляла Веру как свою младшую сестру. Старушки на вахте общежития на приходящих смотрели сквозь пальцы — все-таки творческий вуз, это вам не МИФИ какой-нибудь. Постепенно все вахтерши привыкли видеть Веру, принимали ее за первокурсницу и студенческий билет или пропуск не спрашивали. В общем, жилось им с Ленкой в тот год замечательно. Вера и теперь с ностальгией вспоминала те времена как самые лучшие в жизни. Она впервые попала в окружение людей образованных, развитых. Как говаривала Ленка: «Тут самый последний бухарь и тусовщик может в будущем оказаться Ван Гогом».

Времена были еще дешевые, пропитаться на Ленкину стипендию вдвоем они могли, да еще талантливая умнющая Ленка приноровилась расписывать для иностранцев пасхальные деревянные яйца «под Палех». Знакомый колумбиец Луис, учившийся в Суриковском на третьем курсе, предложил ей как-то нарисовать пару яиц со Спасом, Георгием-Победоносцем или с Владимирской Божьей Матерью. Он собирал такие яйца по всем своим знакомым халтурщикам и, выезжая приблизительно раз в два месяца куда-нибудь в Швецию, Германию или Испанию, продавал их там за большие деньги (конечно, для тех времен), потому что, возвращаясь, щедро расплачивался со своими «поставщиками». За одно такое яйцо с известной русской иконой «на фасаде» Ленка выручала до пяти долларов.

Вера приноровилась ей помогать. Выточенные из дерева болванки яиц они покупали на Измайловском вернисаже и вскоре смогли раскрутить дело на полную катушку, отдавая Луису зараз по пять — восемь яиц. Сдавая потом вырученную валюту по черному курсу тому же Луису или еще кому-нибудь из знакомых иностранцев, они могли на эти деньги и в ресторане иногда пообедать и купить что-нибудь красивое и давно желанное: кожаные туфли, шелковую косынку, французскую пудру и духи...

Вера чувствовала себя птичкой, попавшей из клетки в райский сад, где на свободе летают и поют ее сородичи. Ей было за кем тянуться, с кем соревноваться в начитанности, элегантности, остроумии... И, отряхнувшись и почистив перышки, она принялась во всем подражать окружающим, чтобы никому и в голову не пришло, что на самом деле она всего лишь маленький воробышек, вырвавшийся из клетки...

...Она проспала раздачу обеда, но перед ужином литовка ее растолкала:

— Эй, ты! Проснись, иди поешь.

Чувствуя страшную ломоту во всех костях, Вера едва смогла повернуться на бок. Голова не отрывалась от подушки.

— Что такое?

— Ужин раздают. Тебе надо поесть. Подымайся, пока они не ушли, иди получи свою порцию.