И начнут, начнут дураки и дороги усложнять допуск к «травме», мачете и охотничьему карабину, запрещать продажу марганцовки и семян петрушки, – классическое на базаре конопляной веревочки сделалось не купить!… Как будто запрет трав, стали и дерева воистину переделает мозги клинических сумасшедших, и снимет все проблемы – социальные, политические, экономические, нищету и неравенство, всю дурь и копоть пошедшего вразнос капитализма, – жестокого, родства не помнящего мироустройства, порождающего все нонешние социальные истерики, психозы, выпадения из социума, терроризм и войны с путчами. Да, я уже знаю, что такое капитализм, «травма», нацизм и семя петрушки. Интернет не для всех зло.

М-да.

– ….Слушай, ребенок, твой отец говорил, что ты пишешь стихи. Это правда?

Я краснею и молчу.

– Вынужден заметить, что мой вопрос остался без ответа. Я понимаю, матэриа субтилис (тонкая материя) … Но, во-первых, не отвечать на вопрос старшего невежливо. А во-вторых, мне действительно интересно. Ну же!

Я тяжело вздыхаю и говорю:

Что пить, когда нечего пить?

Что ждать, когда нечего ждать?

Пить – ночную росу.

Ждать – рассвета приход.

– О, Господи, – говоришь ты. Но это ладно, ты сам напросился, и я уж закончу.

– …Как жить, если нечем жить?

Жить – как птицы живут:

Восславить песней рассвет,

И раствориться в ночи.

А если усталость и смерть

Тронут горячую голову —

Спокойно уйти, потому

Что всё-таки был рассвет

Для тех, кто не мог без него.

…Слава Богу, писем моих ты не прочтешь. И ответа, соответственно, не напишешь. И я не буду доставлять тебе слишком много хлопот. Их у тебя и так предостаточно – и во дворце, и в Парламенте… Впрочем, ты уверен, что я тоже очень занята, и это радует. В конце концов, у меня Университет. А если ты спросишь, почему я так прячу от тебя зеленую толстую тетрадку, я скажу, что пишу стихи. И ты от меня моментально отстанешь, потому что ты – умница, и плохих стихов не любишь, а писать хорошие я пока не умею.

Итак, я очень занята. На сей раз никаких гувернанток, и (хорошо это или плохо?) никакого контроля. И я иду, вместо лекций, бродить по переулкам моего Акзакса – смотреть, как дождь сдвигает строгое кружево железных навесов над подъездами, и фонари, как чашечки цветов, пьют воду. Счастье – идти по мостовой, ловить воротником дождинки, пока не ступишь с размаху в лужу, по рассеянности. Идти, и думать о несбыточном…

Каналы, акзакские каналы, мои каналы… Они превращают центр – бывшие торгово-ремесленные слободы – в картографическое кружево. Канал Нищих между парком «Двор чудес» и Худым переулком вдруг расступается, делается настолько широким, что в середине его вмещается тяжёлый дом-утюг, о бушприт которого, бурля, разбивается течение. На носу утюга башня, а на корме – контрфорсы с полубашенками, флагштоком и бойницами… Это бывшее узилище, не основное, а так, для нашаливших придворных, которых казнить не за что, а прощать не хочется. Там сидел пожизненно один высокородный узник, который, за время сидения, научился определять погоду по поведению пауков – его единственных соседей. Он даже написал – представляешь? – письмо королю, поделился открытием: когда пауки бросают плести сети – это к дождю с сильным ветром. Радиальные паутинные нити – к окончанию бури примерно через пол-суток. Короткие тонкие нити не исключают возможности изменения погоды несколько раз в течение дня. Если паук вдруг остановится и разрушит одну треть своей паутины – будет ветрено без осадков. Большая паутина – к ясной и солнечной погоде… Король прочел письмо, сделал выводы, и выиграл сражение на Драконьем озере с внезапно восставшим сюзереном, не ожидавшим вдруг налетевшего шквала. Интересно, можно ли найти в твоем доме, где прислуги в несколько раз больше, чем жильцов, нетронутую паутину? – надо будет поискать…