– Что я сказал? Сказал, что попробую… Ничего не обещал. Она 16 часов пролежала без сознания.

– Елена Аркадьевна сильная женщина, несколько лет сама проработала следователем…

– И что? Поймите вы, она ребёнка потеряла! Вы знаете, что это для женщины значит? Возможно, что она вообще больше не сможет иметь детей. У неё не только физические раны, у неё тяжелейшая психологическая травма.

– Мы не можем больше ждать, доктор, – Виктор Котов смотрел неотрывно и настойчиво. – Чем больше проходит времени, тем меньше у нас шансов найти преступника. Мы вынуждены нарушить ваш запрет.

Доктор ссутулился еще сильнее.

– Ну что ж… – вздохнул, – только аккуратней, пожалуйста. Учитывайте состояние пациентки. Даю вам 10 минут, не более. И только один пусть идёт.

– Но…

– Никаких «но», а то вообще не пущу.

Зима плакала капелью. Ледяные стрелы, преломляя солнечные лучи, отливали радугой. Тонкие струйки бежали по оконному стеклу кривыми дорожками. Оттепель.

«Когда что-то кончается в жизни, будь то плохое или хорошее, остаётся пустота. Но пустота, оставшаяся после плохого, заполняется сама собой. Пустоту же после чего-то хорошего можно заполнить, только отыскав что-то лучшее», – кажется, так считал Хемингуэй. А где искать это лучшее? И надо ли? Может кому-то надо. Ей нет.

Лена закрыла глаза. Хотелось снова провалиться в преисподнюю, откуда её зачем-то вытащили. Вытащили, что б похоронить заживо.

Дверь тихонько скрипнула.

Ну зачем? Разве они ещё не всё ей сказали? Разве они не могут оставить её в покое?

– Здравствуйте, Елена Аркадьевна!

Олег… Олег Ревин. Странно, но это был именно тот, пожалуй, единственный человек, чей голос она, если не желала, то готова была слышать. И слушать.

Лена открыла глаза. Олег!

– Я понимаю, вам сейчас трудно говорить, но вы же знаете, что это необходимо, что это важно…

– Да. – Каких неимоверных усилий стоил ей этот еле слышный то ли хрип, то ли стон.

– Давайте сделаем так: я буду задавать вопросы, а вы, если да, в ответ моргните.

Лена попробовала кивнуть, но почувствовала боль в области шеи и просто закрыла глаза.

Олег придвинул стул к кровати, сел.

– Вы видели, кто на вас напал?

Лена моргнула.

– Вы его знаете?

Ответа не последовало.

– Описать сможете?

Снова моргнула.

Олег посмотрел на катетер, вставленный в кисть правой руки, тянущуюся из него гибкую прозрачную трубку, наполненную раствором, и почувствовал лёгкое головокружение. Он до ужаса боялся уколов, эта фобия была родом из детства. Маленький Олежка часто болел, а мать – человек, хотя и далёкий от медицины, почему-то считала, что сама знает, чем лечить сына и при первом же чихе всаживала ему укол в попу.

Как же быть? Ни говорить, ни писать пострадавшая не может.

Лена, которая в упор смотрела на оперативника, будто прочитав его мысли, прохрипела:

– Я смогу. Скоро.

– Может быть есть какая-то примета, по которой…

– Ален Делон… – вместе с остатками сил выдавила из себя Лена, и её голова откинулась на бок.

– Что? – удивлённо переспросил Ревин, но в это время раздался скрип, и в разрез двери протиснулась голова доктора.

– Всё. На этом всё. Выходите.

На улице скользко. И надо же такому случиться, чтоб прямо накануне Нового года наступила оттепель. Необычная. Весенняя. Зимой солнечные дни всегда морозны, а тут какая-то природная аномалия. Солнце и совсем слабенький морозец. Приятный. И всё бы ничего, только ужасно скользко.

Виктор осторожно опустил ногу с крыльца, щупая ботинком покрывшуюся слоем льда дорожку.

– Что так и сказала: «Ален Делон»?

– Ну да.

– И как это понимать?

– Не знаю. Может похож?

– На французского актёра? Ты его видел?