Анви уже почти взрослая и стремится мыслить логически. Та штука наверняка уже давно ушла, так что лучше не накручивать себя попусту. Её не напугаешь толстым слоем пыли и клочьями паутины.

Вот только почему-то ни того, ни другого внутри не оказалось. Как будто кто-то убирался тут в отсутствие хозяев. Тёплых отпечатков незнакомых аур нет, лишь старые, уже давно остывшие, выцветшие и блёклые – самой Анви и её родителей. Дыхание жизни давно не посещало эти безучастные ко всему стены. Просто выхолощенная оболочка, из которой время и забвение, братья-близнецы и закадычные друзья, выпили всё до последней капли. Значит, никто не переступал порог. Ну, конечно же. Спасибо ещё, что суеверный люд не спалил здесь всё от греха подальше. С них бы сталось нанять для этого кого-нибудь, чтобы точно не найти было и пепелища. Иногда и самые просвещённые, способные задавить интеллектом на любую тему чуть ли не в буквальном смысле учёные впадают в предрассудки седой старины.

Зачем она сама-то вообще пришла сюда?

После странной дуэли, победа в которой не принесла ей ни крупицы радости, а, напротив, воспринималась как нечто почти оскорбительное и, безусловно, грязное, недостойное ни её, ни уроков госпожи Сабры, Анви хотела побыть одна. И выбрала она этот дом, потому что, при всей той нелюбви к родительской обители, проклятому месту её рождения, которую Анви неоднократно выказывала, вряд ли кому-то придёт на ум попробовать поискать её здесь. Многие сетуют на то, что у них совсем никого нет на свете, или, наоборот, бахвалятся этим, но, к сожалению, Анви с раннего детства чересчур отчётливо ощущала, как же на самом деле тяжело остаться без единой живой души вокруг, лезущей к тебе, как муха на мёд. Личное пространство – шаткая вещь, которой легко пренебрегают, ничего дурного, конечно, не желая, просто не думая, что даже проявления их лучших чувств могут выглядеть назойливо и сильно изматывать. Обладая привлекательной внешностью, почти детской, цветущей нетронутостью и свежестью раннего девичества, той мягкостью и неиспорченностью, даже наивностью, которые уносятся прочь быстрее и легче пуха при столкновении с первым же жизненным потрясением, Анви постоянно сталкивалась с теми, кто хотел погладить её по волосам, взять за руку или поцеловать в щёку. Они оправдывали это симпатией и тем, что ей не следует так дичиться тех, кто желает сойтись с ней чуть ближе. Взрослые легко и просто забывают даже важные вещи, они не помнят, как в этом возрасте остро и пронзительно воспринимаются любая обида, любое огорчение, любое волнение. Ей никогда не было интересно поддерживать мифическую "вечную чистоту", которую в ней видели, как в ребёнке со многообещающим потенциалом, или соответствовать чужим ожиданиям. Взрослые ведь таким образом любят возлагать на юное поколение всё то, что им самим в своё время не удалось, и неизбежно разочаровываются, узнав, что у подростков есть и свои планы. Отсюда и лицемерное предпочтение детей тем, кто уже вырос, вместе с утратой интереса в тот момент, когда до них доходит, что реальность не имеет ничего общего с воображением – они на самом деле не считают маленьких ценнее, просто из младших ещё остаётся шанс вылепить своё подобие, обточить их под свои убеждения. Взрослым наплевать на их будущее, ведь они не слушают потомков, не учитывают их предпочтения, а потом удивляются, почему между ними и их детьми отношения плохие. Когда Анви морщилась на физический контакт или на неприятные ей разговоры и просила остановиться, все думали, что она стесняется, и предлагали расслабиться. Когда её терпение истощалось – она убегала и пряталась. Вот как сейчас. Ей не хватает ресурса улыбаться всем и притворяться, что она в порядке. Анви не нравилось опускаться до такого грубого лицемерия. Обижать же других из-за того, что у неё настроение плохое, она не готова была себе позволить. Это ведь вовсе не их вина, и никто не обязан терпеть, пока она не успокоится. Как уважать человека, если он срывается на других, отыгрываясь на них за свои проблемы? Это лишь признак того, что он ничуть не повзрослел, даже если давно вырос, и годы его жизни перевалили за третий десяток.