Крики прекратились. Женщины были ещё живы, но сил даже на хрип ни у кого уже не оставалось. Тогда Евтифрон и Йегахонон пошли от одной к другой по кругу. Первый отец-настоятель резко проводил кинжалом по горлу женщины, а второй собирал в чашу их последнюю кровь.

За отсутствием времени трупы девушек свалили один на другой в угол у горна.

Евтифрон завёл новую партию, чтобы подвергнуть всем тем же манипуляциям. У этих вера была куда крепче предыдущих. Поджариваясь на решётках, они славили Господа. С них заживо снимали кожу, а они молились. Их руки и ноги обращали в жидкое месиво, а они благодарили судьбу.

Священный Синод молился в голос. Илия сам поймал себя на том, что его продирает холодный пот и кровь стынет в жилах.

Саддок читал всё громче. Его глаза закатились, но язык сам продолжал выкрикивать слова заговора. Его голос витал под сводами, проникая всюду.

Илия уже сбился со счёта, какую партию привёл отец-настоятель. По вискам градом катился пот. Руки вцепились в кумачовый пояс.

Кому-то из Синода стало плохо, и он спиной сполз по стене и остался в таком положении. Но не ушёл. Устав совершенно чётко предписывал всем членам присутствовать при обряде.

Когда чаша наполнилась, и последняя капля крови последней жертвы упала в жертвенный сосуд, Йегахонон поднял чашу над головой и выкрикнул нечто нечленораздельное.

Евтифрон полоснул себя кинжалом по запястью и вылил несколько капель своей крови в жертвенную. То же проделали остальные отцы-настоятели.

Рытники, закрыв глаза, приняли чашу и пустили её по кругу. Каждый делал глоток и передавал другому до тех пор, пока вся жертвенная кровь не иссякла. Отцы-настоятели принялись окуривать их дурно пахнущими травами, при этом бубня нечто себе под нос.

В это время спекулаторы забрасывали тела жертв прямо в горн. Подпалачики из последних сил налегали на меха, раздувая пламя, способное расплавить сталь так же легко, как плавится воск свечи. Потом рытников натёрли прахом их братьев и сестёр и нарядили в их обычные балахоны с островерхими капюшонами, но подпоясали теми верёвками, коими связывали четвёртую категорию мучимых, с которых сдирали кожу. Потом воинов поставили на колени, и их обступил сам Священный Синод.

Илия вышел и произнёс речь, которая должна была вдохновить мужчин на подвиг и хоть как-то ободрить их – вынужденных идти в бой, черпая силы в муках своих братьев и сестёр.

Произнёс и тут же забыл.

– Вы знаете, что делать, братья мои, – глухо сказал кто-то из отцов-настоятелей.

Илия не видел кто. Он наблюдал за причудливым танцем пламени.

Рытники бегом сорвались с места. Они не утруждали себя открыванием двери, просто разнесли её в щепки и покинули заклинательный покой.

К Илие сзади подошёл Евтифрон и похлопал по плечу.

– Все эти смерти будут на твоей совести, преподобный отец.

– Все эти смерти на совести того, кто привёл сюда этих чудовищ.

– Всё равно это ты, Илия, ты и твой Синод, – произнёс наставник рытников, глядя себе под ноги. – Вы привели сюда первое чудовище, остальные лишь пришли за ним.

И не дожидаясь ответа голоса Синода, отец-настоятель вышел. За ним один за другим стали уходить и остальные, принимавшие участие в обряде. Последними ушли спекулаторы. В покое предстояла нешуточная уборка, но из-за творимого здесь никто не войдёт под эти своды в ближайшие несколько дней, пока сам дух вынужденного зла не обратится прахом.

Илия остался один. Он подошёл к дробящему конечности креслу и сел в него. Положив голову на правый кулак, голос Синода крепко задумался.

– Как хорошо ты летаешь? – быстро спросил Азарь.