А Оно выросло… Она не видела, она просто чувствовала, что даже с того момента, как они вышли из дома, Оно увеличилось. Оно набухало… Может, оно знало о предстоящем осмотре и боялось? Хотело защитить себя? Страшилось, что его уничтожат?

Ангел не знала. Но Оно увеличилось.

Медведь не замечал. Горб был горбом, каких бы то ни было размеров, а он сейчас слишком внимательно вглядывался в ее лицо, чтобы попутно измерять Это.

– …в общем, я не знаю, как это объяснить, но я прихожу к одному единственному заключению. Да, это смешно, наверное… Но я просто ничего другого и вообразить не могу…

Оно совсем близко. Оно касается кожи. Слезы навернулись на глаза Ангела. Она больше не могла сдерживать их, она слишком долго старалась выглядеть сильной, так долго – что этих самых сил просто не осталось.

Оно касается кожи…

– Короче так. Сложно это выговорить, но мне кажется, что у тебя там…

Ангел закричала.

Оно начало биться. Оно хотело вырваться, хотело наружу, хотело дышать.

Гора на ее спине заходила ходуном, как вулкан, пляшущий перед извержением.

Кожа натягивалась и опадала по мере того, как Оно шевелилось и словно переползало из угла в угол, ища лазейку, ища проход, которого не было.

Ангел кричала, не переставая. Оно устремилось к краю плеча, резко развернулось, рвануло вниз, к пояснице, в центр, к позвоночнику, снова вверх, снова к плечу… Оно металось, а Ангел кричала.

Она сползла с кушетки, потому что не могла сидеть. Ангел опустилась на пол, царапая пальцами грязный линолеум, пытаясь зацепиться за что-то, чтобы эта боль не унесла ее прочь, чтобы не пропасть, не потеряться…

Оно продолжало свою адскую пляску. Ангел судорожно вцепилась в ножки кушетки. Железная перекладина, крепкая, прохладная… Но она ничем не поможет, никто, ничто не поможет….

Ангел кричала, пальцы еще сильнее сжимали сталь, костяшки побелели, ногти впились в ладони по другую сторону металлической трубки, колени вдавливало в пол с неимоверной силой, с силой, равной которой она еще не видела, с силой, с какой Оно рвалось прочь из нее. Ее словно крошило, истирало в пыль, раздирало пополам, и она ничего не могла с этим поделать.

Ангел кричала. А оно вырвалось.

Оно не ограничилось одной точкой, одним проходом.

Оно рвало всю спину.

Ангел кричала, а кожа лопалась и повисала клочьями вдоль огромной раны во всю длину позвоночника от шеи и до поясницы.

Ангел кричала, а кровь разбрызгивалась по кабинету и капала на пол.

Ангел кричала, а из зияющей раны на свет пробиралось Оно. Голое, окровавленное, беззащитное и жестокое.

Ангел кричала. А Оно расправлялось, продолжая то, что начало еще у нее внутри. Оно набирало мощь, раздувалось, вытягивалось в длину… Вот оно уже коснулось пола, вот нависло над ее головой с другого края…

Кровь капала на пол. Пальцы немели от напряжения. Спина горела огнем.

Ангел переставала кричать.

Ангел рыдала. А из ее спины воздымалось Крыло.

Медведь едва не задохнулся от ужаса при первом же звуке ее крика.

Когда он вошел в кабинет, он ужасно нервничал. В его голове все никак не укладывалось то, что он увидел на снимке.

Конечно, порой мутации – так он предпочитал это называть – происходили, на свет появлялись уродцы, калеки. Это случалось как по прихоти природы, так и по вине человека.

Но подобные генетические дефекты никогда не проявлялись настолько спонтанно, они могли быть выявлены уже в утробе матери, уже на первых днях жизни эмбриона можно судить о его нормальном, здоровом – или аномальном будущем строении.

Но Ангел ведь была абсолютно обычной. Конечно, для него она всегда была и будет особенной, самой загадочной и странной… Но это душа и характер. А сейчас речь шла о ее теле. Оно всегда было нормальным. Ему ли этого не знать… Сколько дней и ночей он провел, изучая ее тело. Исследуя каждую ложбинку и впадинку, каждую выпуклость и наклонность, каждый изгиб и полуоборот… И кому, как не ему, знать, что в ней не было дефектов. Она была совершенна… Она была нормальна.