Всё, всё, Ксюша, остепенись! Займись, чем-нибудь! Разливай бульон, режь хлеб, курицу разделывай, в конце концов!

Слышу, как Санька выходит из ванной,

- С, лёгким паром! – чуть не добавила любимый, совсем с ума сошла.

- Спасибо, Ксюнь, как заново родился! – голос бодрый.

- А, есть хочешь, новорожденный?

- Как волк!

Заходит на кухню. Халат синий мужской на талии перехвачен поясом небрежно, вся грудь нараспах. Глаза сами липнут. Побрился, причесался – красавчик. С лица слегка схуднул, круги тёмные вокруг невозможных глаз добавляют драматизма, душу рвут, с ума сойду, наверное.

- Ну, волчьей еды у меня нет, вот ешь, что дают.

Наливаю пиалу бульона, от него пар идёт, и аромат разливается, блёстки жира мерцают, Петровский в нетерпении. На плоскую тарелку выкладываю половину курицы.

- Ешь, восстанавливай силы.

В ответ слышу почти звериный рык и с удовольствием смотрю, как Санька вгрызается в куру. Ловлю себя на том, что взгляд примагнитился к нему напрочь. С трудом поднимаюсь, чтобы типа заняться делами. Ставлю чайник, слышу, как Петровский шумно втягивает бульон через край пиалы, наплевав на ложку. Ухожу в комнату поливать цветы.

Бедный Катюхин цветуарий, что не засушила, теперь утоплю. Тяну время, сколько можно, потом возвращаюсь в кухню с таблетками. Вижу абсолютно довольного мужика, сытого, с лоснящимся от еды подбородком и немного осоловевшими глазами.

- Ксюнь, спасибо тебе огромное, - мурлычет.

- Да, на здоровье, дорогой, лишь бы на здоровье! Вот лекарства ещё примешь, послушаемся, и будешь спать.

Перебираемся в комнату, Петровский сбрасывает халат и отдаётся в мои руки. Делаю серьёзное лицо, переставляю стетоскоп в нужные точки и… тяну время, любуюсь. Санька честно дышит и не дышит, когда скажу, кашляет… С докторами не спорят.

Стараюсь не забыть, что сейчас я именно доктор. Сосредотачиваюсь и вправду слушаю, замечаю улучшения и, наконец, закончив, спрашиваю,

- Сань, что это за странные синяки у тебя кольцом по торсу?

- Да, ерунда! – отмахивается, - не обращай внимания. Рабочие моменты.

- Ну, рабочие, так рабочие, - вздыхаю. Не хочешь, не говори. – Завтра понедельник, надо участкового вызвать, или как там у вас принято в МЧС, но больничный недели на три точно необходим.

- Разберёмся, - машет рукой. Типичный мужик, чуть полегчало, и уже забыл, как плохо было ещё вчера.

- Катюха-то в курсе, что ты тут чахнешь? – задаю больной вопрос, - домой не торопиться?

- Она не знает, что я вернулся.

- Так вызови, - недоумеваю, а у самой внутри всё замирает, - будет за тобой ухаживать.

- Пусть погостит ещё в родном доме, недавно уехала, - говорит нехотя.

- Ну, тебе видней, конечно. Только, если позвонит насчёт цветов или ещё чего, мне что сказать?

- Ксюш, наври ей, а? – смотрит с мольбой, - скажи, нет меня, и ты не в курсе.

- Что, бережёшь нервную систему благоверной? – язвлю.

- Ничего не берегу, - буркает, глядя в сторону, - просто… не соскучился ещё.

Молчу, не знаю, что и сказать. Дело твоё, Петровский.

- Ложись, поспи немного, сон лечит, - других рецептов у меня для тебя нет, любимый. Смогу ли наврать твоей жене, не знаю.

Одна надежда, может, не позвонит?

Александр

Ушла… Зачем про Катюху напомнила? Я забылся на какой-то миг, представил, что ты хозяйка в моём доме, а ты взяла и разрушила! Ксюха, что мне делать? Признаться тебе, как горит моя душа? А уж, как тело горит! Разве, что болезнь отобрала силы, а так и не скрыть бы…

- И, что? – спрашивает внутренний критик, - ты уже признавался… Забыл, чем закончилось? Думаешь, что-то изменилось? Появился шанс? Даже, если и появился, ты сам его потерял, погляди на правую руку. Кольцо видишь?