– Вообще-то, намеков не было.

– Намеков, – задумчиво повторила Джанет Робер. – Я надеялась, вы скажете: «Это исключено».

Следующая попытка: «Городской центр присмотра и ухода за детьми». Ни телефона, ни ссылок в Интернете. Лос-Анджелес в чистом виде: всё с ограниченным сроком годности.

Перспектива набирать подряд десятки разных школ и что-то врать тяготила, да и успех выглядел сомнительным. Пора было прибегнуть к высшим силам.

Майло Стёрджис находился где-то в западной части Лос-Анджелеса; офисный коммутатор соединять меня с ним отказался. Пришлось набирать по сотовому.

– Привет, Алекс.

– Мне нужна твоя помощь.

– Вот это поворот! А какая?

– Давай встретимся?

– Чую, нужен круто… Через пару часов я освобождаюсь. У меня в офисе нормально будет?

– Шикарно.

Без всяких расспросов.

Вот что значит «друг в беде».

Статус Майло в полиции Лос-Анджелеса – одна из тех ярких проблесковых точек, которые, сыграв всем на руку, благополучно соскальзывают с экрана.

Несколько лет назад он заключил сделку с шефом полиции – гладким и гибким, как уж, политиканом, метящим в отставку. Условия простые: взамен на повышение в лейтенанты (звание, обычно подразумевающее офисную работу) Майло получает себе свободу действий. А также надбавку к зарплате и пенсии, плюс мандат на продолжение работы в убойном отделе.

Новый шеф – рефлекторный антагонист и властолюбец – к той договоренности относился терпимо при условии, что она не сказывалась на фактически безупречной раскрываемости преступлений, которой мог похвастаться Майло. Ситуация, безусловно, нетипичная, хотя применительно к моему другу вполне себе к месту: он и так всегда значился особняком.

В те дни, когда Стёрджис еще лишь начинал карьеру, офицеров-гомосексуалистов в отделе попросту не существовало, а его коллеги устраивали облавы на гей-бары и размазывали их завсегдатаев по стенке. Самосохранение требовало держать свою частную жизнь глубоко за пазухой; вот Майло и застегивался на все пуговицы в своем психосоциальном гетто.

Когда же общественный уклад начал понемногу меняться, он, соблюдая сдержанность, перестал маскироваться и делать вид, так что вскоре все вышло на поверхность. Тот период был, пожалуй, самым сложным – ехидные усмешки, ядовитые взгляды; его чурались, а иногда откровенно унижали.

Сегодня в департаменте действуют правила против любой дискриминации, и полицейские-геи работают без притеснений. Но Майло по-прежнему держится особняком; думаю, так обстояло бы и в том случае, если б он в своей ориентации был «традиционщиком».

Наряду с прочим, уговор с тем ушлым шефом предусматривал создание «креативного» рабочего пространства. Большинство детективов Западного Лос-Анджелеса обретаются в едином большом помещении, нашпигованном шкафчиками и кофейными автоматами – колготня и скученность, пропитанные пыльным духом службизма, рутины и черного юмора.

Что до Майло, то его владения – это бывшая бытовка без окон; тесный каземат без таблички на двери, расположенный в конце узкого как лаз коридорчика рядом с допросными, где потеют, отпираются и сознаются правонарушители всех мастей.

Честно сказать, незавидная квадратура для человека, ведущего столько важных дел. Тем более что ростом он под метр девяносто, с пивным брюшком и сложением линейного футболиста, перешедшего на сидячий образ жизни. Для такого даже хорошие потягушки чреваты задеванием стен.

Лично я от такой обстановки с ума бы сошел. А ему нравится.

На момент моего прибытия дверь у моего друга была распахнута, а сам он, согнувшись перед компьютером, тюкал по клавиатуре, как прилежный носорог. На столе дыбились кипы бумаг, они же занимали соседний стул и топорщились вдоль стен на полу. Майло, не оборачиваясь, смахнул со стула какие-то листы, устелившие линолеум дополнительной снежной заметью.