– Лишь бы не испортил кто на сборах, такую красотку, – с недобрым хохотком добавила Лариса Евгеньевна, отшвыривая недокуренную сигарету и нервно оглядываясь, не видит ли кто-нибудь из учеников. – Сама знаешь, Нинка, как оно бывает. Там, в пансионатах, на базах спортивных, мальчики и девочки вместе живут. Кто к кому после отбоя пошел – не уследишь. Впрочем, ты-то как раз не знаешь. Ты у нас задачник Сканави штудировала, пока я для страны золото добывала. Не добыла, да. Теперь прыгаем через козла. Ладно, бросай давай и пошли. Холодно. – И, по-девчоночьи легко перепрыгнув через хлипкий заборчик, учительницы побежали к главному входу.

Забор этот отделял «смокинг плейс» – излюбленное место сбора местных хулиганов, используемое учениками, да и, чего греха таить, учителями школы для тайного приобщения к запретным забавам, от непосредственной территории элитной московской спецшколы. Почему «смокинг плейс»? Да все просто. Школа-то английская, и учится не шелупонь всякая. Оттого и название вкусное. Заграничное, немного вызывающее и чем-то даже запретное. Как замусоленные страницы одного на всех «Плэйбоя», каким-то чудом выкраденного кем-то из учеников у отца и спрятанного здесь же, «на смокинге», глубоко под лавочкой в беседке. Знают только свои.

И был для всех наших пацанов в этом особый, ни с чем несравнимый кайф. Чтоб прийти, раскурить пахитосочку – «„Стюардесса“, чё? Классные сигареты» – и на девочек заграничных полюбоваться. Обсудить-посмаковать во всех деталях: «А эта-то, рыженькая. Ничего так. Бедра, ножки. И размер третий, наверно. А может, и четвертый. Хороша девка! Эх, я б…» И тощенький длиннорукий восьмиклассник – сын второго секретаря посольства СССР в одной из стран Юго-Восточной Азии (для Европы папа анкетой не вышел) хоть на пять минут чувствовал себя приобщенным к миру сверкающих рекламных вывесок, загадочного напитка под названием «виски» (у отца в серванте видел) и такой недоступной, завораживающей западной жизни.

Вырасту – буду как папа. Только по уму все. Чтоб МГИМО и потом сразу в партию. Да фигня, что не будет скоро никакой партии. Партия будет всегда! И чтоб потом в приличную страну. Никаких там этих – из соц. блока. Никаких Болгарий и Венгрий. Нет уж, дудки! Начать бы с Бельгии. Или там с Голландии. А потом, глядишь, и до Елисейских полей можно доковылять. Хоть за плугом, хоть на танке. Лишь бы туда…

Такие вот незамысловатые и в то же время вполне конкретные мечты были почти у каждого посещавшего в разные годы «смокинг плейс». Это оно и было – знаменитое нейро-лингвистическое программирование совершенно конкретных карьерных шагов в одной отдельно взятой беседке. Только не знали школьники конца 80-х таких слов. Какое там программирование? Нейро-чего? Не было такого. Но каждый твердо знал, где оно – счастье, и как туда дойти. Так вот все просто в пятнадцать лет. Эх, вот бы в сороковник такими же навыками обладать. Цены б нам всем не было.

Да. Так вот, Инга.

Инга и впрямь была красоткой. Такая маленькая Грета Гарбо. Но типаж, только типаж. Первое впечатление. А присмотришься – и удивительно так становится, не по себе как-то. Элегантность и порочность одновременно. Бывают такие девочки, которые даже в цыплячьем этом возрасте умеют выглядеть женщинами. Полноценными взрослыми женщинами, владеющими всей премудрой наукой кокетства и обольщения, всеми этими переливами взглядов и жестов. Но обольщения не элегантного, тонкого, с полунамеками и придыханиями, а прямолинейного, портово-кабацкого.

Казалось, надень на нее сетчатые чулки, белую собранную по вороту хлопковую блузку с глубоким вырезом и узкую юбку, обтягивающую начинающую оформляться попу, и всё – ни один двуногий в бескозырке и клешах не устоит. Еще и поножовщину устроят. Таких, с червоточиной, прикрытой нежным пухом невинности, очень любят.