Земельный спор возник между соседями Смирновыми и Морозовыми, проживающими по Тургеневской улице 66 п. Малаховка. В результате стычки Смирнова Т.Ю. попала в Красковскую больницу с частичной парализацией левой руки и ноги и из-за ушиба головного мозга. По версии Морозовой М. В., это именно Смирнова (48 кг) избила ее и двух ее взрослых сыновей, весом по 90 кг!!! И легла в больницу, симулируя побои.

«Маргарита Васильевна, не ровняйте всех по себе. Если Вы всю жизнь придумывали себе болячки, то это не значит, что все живут так же, как Вы» – пишет 23 августа 2000г. в «Малаховский вестник» Вера Смирнова, 14 лет.

Движение воздуха в саду у сестер Веры, Надежды и Любви и матери их Софьи наполнялось теплом, как в ночные, так особо в дневные часы. Знойный июль радовал нас, поскольку мы выпивали без дождевых помех.

– Посмотрите на нашу невесту, – опять вставила слово Нина Федоровна, – как все-таки интересно пополнела Адолия в талии. И мы еще из-за стола не выйдем, как уже будет счастье ей и ее законному жениху.

А мы сначала поглядели на Адолию. От июльского счастья накопившаяся в ней энергия передалась бумажным цветам, и они распустились на ее свадебном, чуть-чуть помятом платье, и она все-таки побывала в дыре, и она потеряла в познании реальности, и сущность ее молодости вполне напиталась нужными соками, тут мы не дети собрались, а дети под столом ползают, да на деревьях сидят, и она уже не просто невеста, как мы истолковали слова Нины Федоровны, уже и женщина, не выходя из свадебного стола, а насчет выпивки не стоило никак зрительно беспокоиться, главное – перезимовали, и потом, в соответствии с движением времен, весенним дождем нас секло, что было то было, так мы народ давно ко всему притертый, а сколькими постановлениями могла истребить нас местная власть, да еще которая повыше, об этом за столом не будем говорить, а то Гермина Ярославовна кому надо просигналит, и теперь Адолия властно сокращала, мы это без слов понимали, геометрию расстояния между А и А, что соответствовало моменту, и мы теперь уж посмотрели на второе А, то есть на предмет ее геометрического интереса, Англичанина: он честно стакан за стаканом освобождал их от водки, даже без рекомендации тамады Василь Васильевича, который опустил на грудь буйно-седую голову, кстати, он рано поседел, за что и получил прозвище Седой или Вася-седая голова, и маленько выпустил необходимые на свадьбе вожжи управления, заснул и даже похрапывал.

Тут же прикрутился мусорный мужичок Шурик:

– Глядите, Англия тоже нашу водку уважает.

– Боже мой, о чем вы говорите, – вскричала Мирра Евсеевна, – это же культурная нация, у них король и королева.

– Вот и я об этом, – смутился вниманием Шурик. И тут же хлобыснул стакан с водкой.

– Жиропот, жиропот, воткни вилку в живот, – засмеялся своей шутке Семен Гаврилов.

– Мамка! Мамка! – закричала Лидка. – Папка зовет.

– А чего ему надо? – спросила Нина Федоровна.

– Седанка без времени пришла.

– Он ее, что ли, пригнал?

– Сама пришла.

– О Господи, и погулять на свадьбе руки отбивают. Лидка, ты ему скажи, пусть сюда идет.

– Не, он не могит. Пьяный лежит.

– Ой, какой завсегдашний. Нет, чтоб с людями посидеть, выпить по-человечески на свадьбе, как обычится. Один у него ветрометр, чтоб дома нахлестаться. Скоро приду. Видать, Седанку надо доить. Корова, а поумнее твоего папки.

– Горько! – крикнул проснувшийся Василь Васиьевич и понял, что мягкое видение на опушке леса, когда он мальчишкой лежал, скрытый от всех человечьих глаз в траве, а от близкой реки тянуло сырым и мягким ветером, а в бочажке торчала коряга, хорошо ему известная, поскольку он не раз доплывал до нее, конечно, не с этого высокого берега, где он лежал, а с пологого, у картофельного поля, что было на задах деревни, и это не частное, а колхозное поле, и на голодуху они ходили туда с пацанами и даже с бабкой Анисьей, которая сердилась, если ее так называли, и бабка давно померла, а была она такой длинной, что ей не сразу и колоду подобрали, и все равно ей было не уместно лежать, хотя ее все-таки запихнули, обложили еловым лапником, и он видел ее темные от непомерной работы и солнечного нагрева ручищи, сложенные на груди, и погасшую свечку, которую бабка и задула, так как до чрезвычайности была всем недовольная, хорошо еще, что лапник не раскидала, и не хотела смирно, по-покойницки отдыхать, полагая что без нее все перепьются и дом сожгут, что потом и случилось, а при своей жизни требовала, чтоб ее называли Аленой, по-культурному, ведь «мы тут не в черном угле живем – нам дорогу из Селезневки проложили, даже с асфальтом», и Васька бабке не стал цитировать правду, а про себя даже хмыкнул носом, поскольку асфальт почти сразу побили, и машины в распутицу опять попадали в такие ямы, что приходилось их цеплять трактором, и шоферы ругались, особо когда машину перевора… и вдруг на его мысль дыхнуло нехорошим ветром, и он увидел, как из бочажка на него полезла рогатая коряга, только это не коряга, а бык, и рогами на него, и он успел достать из-за пазухи нож, когда понял, что никакая это не коряга, «Не балуй! – закричал Васька.