– Пожалуйста.

– Ушлите его как можно дальше. Куда-нибудь, где он обретет спокойную, тихую жизнь. Предложите ему это сами – он поймет.

– Вы уверены?

– Да, Брэй не тешит себя иллюзиями. По крайней мере, никогда не тешил прежде. Это одно из его достоинств. Он поймет. Я так думаю потому, что я бы понял. Мне кажется, вы описали умирающего человека.

– На этот счет нет медицинского заключения.

– Упаси бог! – сказал Уинтроп.

Скофилд выключил телевизор. Пребывая в других странах, он несколько лет не видел американских программ и был уверен, что не захочет смотреть их в будущем еще столько же лет. Был, правда, короткий период, когда он приезжал на рабочее совещание. Тогда он включал телевизор, но без особой охоты, и вовсе не потому, что предпочитал, чтобы новости преподносились серьезным тоном в тяжеловесной манере. Просто репортажи о войнах и насилии, перемежаемые смешками и ехидными комментариями, вызывали у него какие-то странные ощущения. В любой момент он ожидал, что ведущий плюнет в участника телепередачи или макнет блондинистого пустопорожнего критика носом в чернильницу.

Он посмотрел на часы. Стрелки показывали час двадцать. Амстердамское время – он так и не перевел стрелки. Он знал, что сейчас семь двадцать. Ему было назначено явиться в Госдепартамент к восьми. Странно было не то, что встреча назначена на вечер – его коллеги обычно приглашались в это время, – а то, что именно в Госдепартаменте. Было принято, что сотрудники его уровня собираются на совещания на явочных квартирах где-нибудь за городом или в маленьких гостиницах, расположенных на окраинах Вашингтона. Но никогда в самом административном здании. Во всяком случае, туда не приглашали тех, кому предстояло затем выехать за пределы страны в качестве резидентов. И потому Брэй знал, что его не собираются посылать вновь. И отозвали назад с единственной целью – предложить отставку. Двадцать два года он находился в отсутствии. Бесконечно малый отрезок времени, в котором спрессовано все, что он знал, понял, отобрал для себя, все, чему научился.

Он ожидал, что будет реагировать болезненно, но ничего похожего не происходило. Словно он был всего лишь наблюдатель, а не участник событий. Вот он смотрит на белую стену, где движутся, перемещаются какие-то фигурки; происходящее неминуемо завершится, и он – зритель – увлечен действом, но не вовлечен в него. Ему просто невероятно любопытно, чем это кончится. Как они это обставят?

Стены в кабинете Дэниэла Конгдона, помощника госсекретаря США, были окрашены в белый цвет. Довольно приятно, подумал Скофилд, слушая вполуха монотонное повествование начальника. Лица бесконечной чередой проплывали перед его мысленным взором: вот одно в фокусе, затем другое, которое мгновенно сменяется третьим. Знакомые и забытые, смотрящие в упор, задумчивые, плачущие, смеющиеся, лица уходящих из жизни, умирающих… смерть… маска смерти…

Его жена. Пять часов дня. Унтер-ден-Линден.

Фигурки мужчин, женщин, бегущие, застывшие на месте. Облитые лучами солнца, стоящие в полумраке.

А где был он? Его не было там, среди них.

Он – зритель.

И вдруг все прервалось, он превратился в участника, но все еще не был уверен, что расслышал сказанное. Что сказал этот равнодушный, хорошо владеющий собой человек? Берн? Швейцария?

– Прошу прошения, я не понял…

– Эти деньги будут положены на ваше имя, поступления предполагаются ежегодно.

– В дополнение к моей пенсии вне зависимости от того, какая сумма будет мне назначена?

– Да, мистер Скофилд. Что же касается размеров пенсии, то ваша служебная деятельность оценена по заслугам. Вы получите максимальное пенсионное содержание.