– Господи, даруй мне прощение! – кричала она, и её голос звучал как страстный крик о помощи, пронизывая атмосферу, подавляющую всех вокруг.

Полицейские переглядывались, недоумевающе качая головами, а я ощущал, как внутренние противоречия накаляются, словно расплавленное железо.

Зрелище этого падения погружало меня в свой внутренний мир. Я наблюдал за реакцией толпы, осознавая, что их шептания и перешептывания создают собственный ритуал противостояния, ещё не осознавая, что каждый из нас в этот момент был на грани. Взгляд людей полон образов, быстрых оценок и, возможно, прощальных надежд. Я чувствовал, что с надвигающимся ураганом каждая жизнь, каждое решение имеет вес, который трудно вынести.

Авира продолжала молить:

– Не оставь меня, Господи! Я вновь к Тебе обращаюсь, спаси меня от этого греха! – в её словах звучало нечто большее, чем просто страх – это был крик о надежде, о понимании, что между прошлым и будущим, между искуплением и предательством существует хрупкая нить.

И вот, в этот самый момент, когда Авира, сидя на земле, пыталась найти божественное присутствие, я задавался вопросом, что такое искупление и где место для него в нашем всеобъемлющем отчаянии?

Возможно, это будет долгий и мучительный процесс, но я понимал, что даже столкновение с самой тьмой может принести свет. Искать ответ на эти вопросы было не только желанием понять её, но и стремлением разобраться в себе.

Авира, упавшая на колени, была не только преступницей, но и символом непростительных ошибок, и в этом принятии её образа я искал ремесло справедливости, пересекающее границы веры и безбожия, чтобы установить свою собственную истину. Это было моё время учиться – не только толкать вопросы, но и искать ответы во всех их многогранностях.

Тут, когда я, погруженный в свои мысли, перевёл взгляд на лицо женщины, Авира вперилась мне в глаза и внезапно закричала, словно обращаясь ко мне:

– Господь, избави меня от греха всеобъемлющего!!!

Я отступил назад, наступая кому-то на ногу и тут же бегло извиняясь. Ира же не отводила с меня взгляда, продолжая кричать о своём грехе и мольбе искупить его.

– Что Вы…? – вырвалось из моих губ, а ежедневник в руках я сжал удобнее.

– Почему ты не спасаешь меня?

Я был практически уверен в том, что в этот момент Бога она увидела во мне. Полиция, наконец, подняла её и понесла к машине. Я продолжал стоять и смотреть ей вслед, ощущая, как по спине стекает холодный пот. Ощущение времени вокруг замедлилось, как будто сам мир остановился, чтобы зафиксировать этот момент её падения. Она уже не кричала, и её лицо стало бледным, отражая скорбь, которую нельзя было выразить словами.

– Загребли старушку, – слышал я разговоры рядом с собой.

– Думаешь, Сань? Ты видел, как она впала в безумие? Если и попадёт куда, то в психушку, – второй голос звучал не безразлично, но безжалостно, как будто этот разговор был привычным и обыденным.

– Туда ей и дорога, – вмешался третий голос, – Я давно думал, что есть в ней что-то нездоровое.

Я остался стоять, наблюдая, как Авиру увозят, и, глядя на уезжающую машину, чувствовал, что эта сцена больше не закончится. Её крики останутся со мной, будут повторяться в кошмарах и всплывать в воспоминаниях. Я понимал, что эта женщина не только оказалась жертвой своих собственных страстей, но и опередила меня по пути к пробуждению. Не имея возможности найти облегчение, я осознал, что это не единственное, что происходит вокруг.

Я не мог сказать, какая доля вины лежит на самой Авире, её убеждениях или божественном провидении, но одно было мне ясно: страх перед истинной сущностью смертного страха, перед тем, что здесь нет простых решений, забирал меня в свой вихрь. И, может быть, Авира, вопрошая Бога в своих криках, искала не только спасение, но и способ открыть истинное значение этой тьмы.