3. (Москва. Февраль 1914 г.)
«Маня! Я не понимаю тебя. Или ты хочешь порвать между нами всё, что до сих пор было свято сохраняемо в груди моей? Я писал тебе и добрые, и, наконец, злые письма, но ответа всё нет как нет. Но неужели ты мне так и не скажешь? Или, может быть, тебе неинтересно продолжать что-либо со мной, тогда я перестану писать тебе что-либо.
Так как я тебя сейчас смутно представляю, то я прошу у тебя твою фотографию. Я тебе её пришлю обратно, если она нужна. Если ты не считаешь нужным присылать мне, то перешли мне мои письма и карточки по почте наложенным платежом. Я здесь заплачу за пересылку. В ожидании того или другого ответа С. Есенин.
С Анютой (Сардановской – А.Л.) я больше не знаком. Я послал ей ругательное и едкое письмо, в котором поставил крест всему.
Если мы больше с тобой не сойдёмся, то я тебе открою: я печатаюсь под псевдонимом «Метеор», хотя в журнале «Мирок» стоит «Есенин».
Автограф хранится в Рязанском областном краеведческом музее. Письмо вложено в конверт с почтовым штемпелем: «Москва. 54-е гор. почт. отдел., 14. 10. 12».
Письмо датируется: февраль 1914 года – по содержанию. Поэт пишет Бальзамовой: «В журнале «Мирок» стоит «Есенин». Такая фраза в письме могла появиться не ранее февраля 1914 года, когда в журнале «Мирок» (№2) были напечатаны первые за подписью поэта (без псевдонима) два стихотворения: «Воробышки» и «Пороша».
Из этого следует, что письмо вложено в конверт другого письма».
В одном из своих писем Мане Бальзамовой (весной 1913 года, из Москвы) Есенин писал:
«Маня, милая Маня, слишком мы мало видели друг друга. Почему ты не открылась мне тогда, когда плакала? Ведь я был такой чистый тогда, что не подозревал в тебе этого чувства любви. Я думал, так ты ко мне относилась из жалости, потому что хорошо поняла меня. И опять, опять: между нами не было даже символа любви, – поцелуя, не говоря уже о далёких, глубоких и близких отношениях, которые нарушают заветы целомудрия, и от чего любовь обоих сердец чувствуется больнее и сильнее».
В октябре 1913 года, после посещений поэтом публичных домов в Москве, «просветившийся» Есенин пишет Бальзамовой: «…Ничего в жизни нет святого, один сплошной и сгущённый хаос разврата. Все люди живут ради чувственных наслаждений. Люди нашли идеалом красоту – и нагло стоят перед оголённой женщиной, и щупают её жирное тело и разражаются похотью. И эта-то, – игра чувств, чувств постыдных, мерзких и гадких, – названо у них любовью. Вот что ждут люди с трепетным замиранием сердца. «Наслаждения, наслаждения!» – кричит их бесстыдный, заражённый одуряющим запахом тела, в бессмысленном и слепом заблуждении, дух. Люди все – эгоисты. Все и каждый только любит себя и желает, чтобы всё перед ним преклонялось и доставляло ему то животное чувство, – наслаждение.
Я не могу так жить, рассудок мой туманится, мозг мой горит, и мысли путаются, разбиваясь об острые скалы жизни, как чистые, хрустальные волны моря.
Я не могу придумать, что со мной, но если так продолжится ещё, – я убью себя…».
Как гимн «прежней святой любви» к тем, с кем разлучился, звучат стихи Есенина: