– Вы и так помогли, – ответил Хас-Магомед, поднялся самостоятельно и сел против хозяина дома.

– Ты наверняка очень голоден.

Юноша лишь слегка наклонил голову, стесняясь ответить прямо.

– Айшат! – вновь позвал дочку Заур. – Накорми нас, моя хорошая!

Через минуту в руках Заура и Хас-Магомеда дымились горячие сырные лепёшки. Ели в тишине. Потом пожилой чабан спросил юношу:

– Как тебя зовут?

Юноша замер на несколько мгновений. Много месяцев он не слышал собственного имени и сам же не произносил его, будучи совсем одинок.

– Хас-Магомед, – с тенью сомнения назвался он, – сын Асхаба.

– Я Заур, сын Турпала. Моя семья живёт здесь, в Наурлое, уже много поколений, разводим и пасём овец. Живём скромно, но не голодаем, Аллах милостив. Это моя дочь Айшат, с ней вы уже знакомы. Ещё у меня три сына: Дзахо, Турпал и Аслан. Загоняют овец, скоро придут. Скажи мне, откуда ты? Где твои родные? Что привело тебя одного в наши края?

Сердце Хас-Магомеда вновь заныло от тоски. Заур нашёл ответ на свой вопрос в печальных глазах юноши, словно устремлённых в прошлое.

– Я из Хаккоя, но мне больно сейчас говорить о том, что привело меня в твой дом, Заур, – честно признался Хас-Магомед.

– Понимаю, – наклонил голову старик.

– Я не задержусь в твоём доме надолго. Не хочу злоупотреблять гостеприимством…

– Я намного старше тебя, прожил жизнь и потому имею право дать совет: никогда не говори с уверенностью: «Я сделаю то или это». Во всём нам надлежит уповать только на нашего Господа. Ты проведёшь здесь столько времени, сколько тебе потребуется, – твёрдо произнёс Заур. – А как только почувствуешь в себе силы – пойдёшь туда, где считаешь нужным быть, Инша’Аллах8.

Глаза Хас-Магомеда увлажнились от чувства благодарности и преклонения перед благородством души пожилого чабана.

Так и жил Хас-Магомед в доме Заура. Когда здоровье его поправилось, то он счёл обязательным помогать по хозяйству. Через некоторое время стал прогуливаться по местности – очень уж затосковал юноша по своей вольной и независимой жизни, манил и не отпускал его свободный дух гор, широких лесов и глубоких оврагов.

Местность, в какой обретался чабан Заур со своими детьми, больше относилась к предгорью, а потому возвышенностей там имелось мало. Ровная гладь угнетала Хас-Магомеда, теснила. Не хватало ему простора на равнине, хотелось охватить взором всю округу, но не получалось – редко виделось что-либо дальше соседнего куста. Душа его стремилась вернуться в горы.

Однажды утром, набрав в медный кувшин холодной воды из наурлоевского родника, Айшат шла домой и вдруг остановилась, увидев Хас-Магомеда. Юноша стоял, словно зачарованный, не сводя с неё глаз. Айшат тоже молчала, опустив голову. Тогда ею впервые овладело это странное и незнакомое чувство, в сердце её ворвалась сладкая тревога. Долго и безмолвно стояли они в то утро у родника, пусть и хотели многое сказать друг другу.

Испугавшись, что из-за его промедления девушка вот-вот уйдёт, Хас-Магомед взмолился:

– Айшат, подожди! Позволь мне ещё посмотреть на тебя…

И она стояла молчаливо, пряча глаза, волнуясь, шевеля носком изящного чувяка маленькие камушки, валявшиеся под ногами.

– Отец увидит, что ты смотришь на меня и разозлится на нас обоих, – сказала девушка.

– Ещё минуту, Айшат, ещё минуту, – просил Хас-Магомед, не думая даже касаться её, даже приближаться к ней, лишь бы она была рядом, у него на виду.

Так простояли они ещё не одну минуту. Потом юноша проводил её к дому, а сам отправился гулять дальше, думая о горах и об Айшат. Затем он стал думать о том, как прекрасно было бы поселиться в горах не одному, а с ней.