Он подбросил поленьев в топку печи, и огонь благодарно с новой силой заплясал на них, обдав жаром лицо, грудь, колени…

«Злые силы, подлые людишки окружили трон самодержца, порвав нити, издревле связывавшие царские чертоги с каждой убогой хижиной, как бы далеко от столиц она ни находилась, в какой бы глуши, в дебрях лесов или безбрежье степей ни затерялась. Инородцы-аристократы, инородцы-министры, инородцы-гувернеры и аферисты со всего света слетелись и окружили трон плотным, непроницаемым кольцом, лишили царя воли, любви и веры в свой народ.

Но не все еще потеряно. Еще можно все исправить, спасти от позорной гибели и царя, и Россию. Но для этого царь должен услышать завтра голос своего народа, открыто взглянуть своим подданным в глаза.

Завтра… Нет, уже сегодня мы должны сказать ему всю правду о страданиях рабочих и крестьян, о бедах, нищете, беспросветности существования миллионов людей. Он должен знать, что терпению народному приходит конец, что если своим словом и делом он не улучшит положения своих подданных, не накажет виновных и не восстановит справедливость, то народ сам позаботится о себе. И бунт его будет страшен и гибелен не только для его мучителей, но и для всей страны. Но я верю, он выслушает, он поймет, он спасет нас от гибели, а страну от великих потрясений».

Такие мысли одолевали священника Георгия Гапона-Новых в эту долгую январскую ночь.

А в это время Ники и Аликс, прослышав о предполагаемом шествии рабочих и от греха подальше сбежав из ощетинившегося солдатскими штыками Петербурга в Царское Село, уже давно почивали сном праведников, утопая в пуховых перинах великодержавного ложа с вышитым золотом двуглавым орлом на шелковом балдахине.

– Тяжела… тяжела… тяжела ты, шапка… – быстро-быстро забормотал вдруг сквозь сон император и душераздирающе захрапел.

– Та уймись ви! Тоже мне, руссишь Мономах… – сквозь сон бесцеремонно ткнула его в бок своим крепким кулачком супруга. – Спать не даешь! Ви свой храп не только мне, но вся Россия разбудишь!

– Извини, дорогая, – не просыпаясь, пробормотал Ники. – Это проклятый сон… Что-то замерз я… – И повернулся на другой бок, натянув на голову пуховое одеяло.

Что снилось самодержцу в этот час, в то время, когда бессонница мучила отца Георгия, честного и бескомпромиссного служителя церкви, видевшего свой пастырский долг в служении сирым и убогим, простым, и отважившегося позвать их бить челом самому императору?..

Накануне вечером к Ники в Царское прибыли с докладом министр внутренних дел Святополк-Мирский и директор департамента полиции Лопухин.

Долго, нудно и невразумительно бубнили что-то о забастовках на питерских заводах, о разрастающихся волнениях в городе, о том, что рабочие подготовили какую-то петицию с безобразно крамольными требованиями, с которой собираются идти к нему в Зимний. Лопухин даже пытался зачитать эту петицию, но Ники остановил его жестом руки.

– Нет, нет, не стоит, не сейчас! У меня что-то ужасно разболелась голова. Положите вон на тот столик. Я на досуге непременно прочитаю…Что? Они требуют, чтобы я вышел к ним? К этим забастовщикам и бунтовщикам! Да к тому же еще выполнил какие-то требования?! Это что же возомнила о себе эта чернь! Прикажите им немедленно расходиться по домам и приниматься за работу! А иначе… Надеюсь, вы приняли все необходимые меры? – строго-вопросительно взглянул Ники на сидящих перед ним чиновников.

Святополк-Мирский и Лопухин молча, в замешательстве переглянулись. Каждый не решался первым взять слово, а значит и ответственность за сказанное.

Наконец неловкую паузу прервал Святополк-Мирский.