Могильный холод пронзил мои внутренности и я проснулся. Киган стоял надо мной с поднятыми руками, а кончик меча упирался ему в глотку.

«Дух человеческий исконно тянется к злату и серебру как к самым благородным металлам, но истинно говорю, нет благородней металла, нежели простое железо. Ибо человек железа крепче и сильнее, чем человек золота.»

– Фроднар Мыслитель, воин-поэт.

– Ты кричал во сне, – произнёс король.

Я вложил Призрачного Жнеца в ножны и сел. Киган вздохнул с явным облегчением. За маленьким узким окном виднелась полоска рассвета.

– Сон плохой, – сказал я, потирая виски.

– Я понял. На, выпей, – ответил Киган, протягивая мне бурдюк с вином.

Я пригубил немного вина, кислого, но освежающего. Голова болела, но не от похмелья, а от резкого пробуждения. Место, куда ударил кинжал, по-прежнему ощущало холод, а руки мелко тряслись. Я сжал кулаки, не в силах успокоить дрожь.

– Пойду прогуляюсь, – сказал я, собрался и вышел.

Я спустился на первый этаж, прошёл через пустой зал и вышел на укрытые туманом улицы Форт Туида.

Рассвет едва занялся над соломенными крышами, и я шёл по городу, погружённый в собственные мысли, тёмные и мрачные, словно замковые подземелья. Я редко видел сны, но этот запомнился мне во всех подробностях, особенно кинжал, погружающийся в мою плоть. Не к добру такой сон.

Я шёл, не разбирая дороги, куда глаза глядят, не обращая внимания на редких прохожих, и ноги сами вынесли меня к центральной площади. На виселице покачивались несколько трупов, а над ней возвышались шпили городского храма. Я на мгновение задержал взгляд на повешенных – Снегиря среди них не было. Скорее всего, старику удалось его спрятать, подумал я.

Храм встретил меня запахом ладана и умиротворяющей тишиной. Лишь храмовый служка выметал пыль где-то в углу широкого зала, нарушая тишину ритмичными шорохами веника.

Я прошёл к алтарю и прикоснулся к подножию высокой статуи, изображающей один из подвигов Господа. Эта статуя, похоже, изображала исцеление прокажённого: у ног высокой фигуры, закутанной в просторный балахон, сжимался покрытый язвами нищий.

Вытертый прикосновениями миллионов пальцев камень оказался на ощупь гладким и тёплым, и мне сразу стало гораздо легче.

– Что привело тебя в такой ранний час? – послышался голос за моей спиной.

Я обернулся. Священник стоял, пряча ладони в рукава балахона. Он был совершенно седым, и на вид ему было лет девяносто, но ему удалось подойти ко мне абсолютно незаметно.

– Я не знаю, – ответил я. – Ноги сами привели сюда.

Старик тепло улыбнулся.

– Значит, на то была воля Господа, – сказал он.

Я пожал плечами.

– Что-то терзает твою душу, – констатировал священник. – Расскажи, тебе полегчает.

Я вздохнул и поправил ремень, пытаясь сформулировать мысль, я и сам до конца не понимал, что именно гложет меня.

– Мы с другом, – начал я. – Решили затеять войну.

Священник удивлённо посмотрел на меня.

– И против кого же?

– Против гаэлов, отче.

– Сильную обиду они вам учинили? – спросил старик.

Я замялся на несколько секунд.

– Два года в рабстве – достаточно сильная обида, – сказал я. – Разорённые деревни, угнанный скот, убитые люди, достаточный повод, по-моему.

– Гаэлы всегда грабили пограничные земли, сколько я себя помню, – ответил старик, поглаживая выбритый подбородок. – Мне кажется, тут есть что-то ещё, не так ли?

Я снова замолчал.

– Мой друг – претендент на их корону, – сказал я.

– Да, теперь всё понятно, – улыбнулся священник. – Скажи мне вот что, сын мой. Готов ли твой друг прекратить набеги на наши рубежи? Готов ли жить в мире и держать племена крепкой рукой?