Павловский, словно пьяный, вышел в коридор, обтёр платком вспотевшие от страха лицо и шею, присел на крыльце, не обращая внимания на сновавших мимо него вооружённых людей, закурил, успокоился. Решил пока к Каменцеву в батальон не идти. Нужно было проверить адрес, данный полковником, осмотреться, разместиться по выданному ордеру, поесть в конце концов. Он вернулся в военкомат, нашёл оружейный склад, постучал в обитую железом дверь. В открытом окошке появилась крохотная физиономия старичка с ухоженными бородкой клинышком и усами.

– Тебе чего, мил-человек?

Павловский сунул ему приказ о выдаче оружия.

– Заходи, – промурлыкала физиономия, дверь отворилась.

В пирамидах стояли разнокалиберные винтовки и карабины: «мосинские», германские «маузеры», японские «арисаки», однозарядные «берданки». Павловский выбрал привычный ему и безотказный «мосинский» кавалерийский карабин, отвёл затвор, проверил смазку, посмотрел чистоту ствола.

– Пойдёт, – сказал оружейнику, – патроны давай, три подсумка к ним и мне ещё револьвер положен.

Старичок выложил на стол два старых патронных подсумка, относительно новый револьвер «наган», две коробки патронов и кобуру к нему, отсчитал из цинкового ящика ровно пятьдесят винтовочных патронов и, чуть подумав, выставил две германские «колотушки» – противопехотные гранаты на длинной деревянной ручке.

– Патронов для карабина маловато, – недовольно пробурчал Павловский, ссыпая боеприпасы и гранаты в свой сидор.

Оружейник пододвинул ведомость и журнал выдачи.

– Расписывайся, мил человек, и ступай с богом. Остальное в бою добудешь.

Нацепив на пояс кобуру с револьвером, закинув на плечо сидор с карабином, Павловский, улыбаясь, попрощался:

– И на том спасибо. Ну, прощевай, дядя!

В столовой ему выдали две буханки ароматного, только испеченного ржаного хлеба, две больших луковицы, два вяленых леща, два малюсеньких бумажных пакетика, один с солью, другой с молотым перцем.

– Сахару и консервов нету, – решительно заявила молодая румяная кладовщица, с интересом присматриваясь к новому военному.

– Здоровей будем, красавица, – улыбнулся в ответ Павловский, – а как тут у вас с досугом?

Молодуха кокетливо поправила выбившуюся из-под косынки русую прядь и, смерив исполинскую фигуру Павловского намётанным взглядом голубых глаз, пропела:

– Так ведь кому какой досуг требуется? Мы, чай, девушки серьёзные, с водой и хлебом досужничать непривычные.

Павловский принял игру.

– Вот и чудесно. Пойду расквартируюсь, представлюсь начальству и буду ждать в указанном вами месте.

– А квартироваться где будете? – Девица поглядела показанный Павловским адрес. – Ой, да это ж тут рядом, в доме бывшего купца-мельника Афанасьева, там одни командиры селятся. Вы, значится, тоже командиром будете? – с уважением спросила она.

– А то! Им самым и буду. Так где вас ждать, красавица?

Договорились встретиться у входа в Порховскую крепость в шесть вечера.

Разместившись на постой в добротном двухэтажном купеческом доме, в большой чистой комнате на четыре койки, застеленных солдатскими байковыми серыми одеялами, Павловский здесь же, в просторной гостиной, использовавшейся как общая столовая, перекусил остатками пирогов и курицы с луком, выпил из самовара кипятку, забросил под отведённую койку сидор и отправился изучать город.

Порхов, уютно раскинувшийся по берегам Шелони, до революции считался после Великих Лук самым богатым уездным городом Псковской губернии с населением около восьми тысяч человек. На Шелони работали мельницы, кожевенные и красильные фабрики, кирпичные, свечные, пивоваренные, овчинно-шубный, винный заводы, десятки пекарен и маслобоен, множество различных мастерских… В 1897 году было построено здание вокзала, а в 1905 году – железнодорожный мост через Шелонь, и город стал важным транспортным узлом, через который пошли поезда на Новгород, Псков, на Москву через Великие Луки, на Смоленск, в Прибалтику.