Город вздыхает и успокаивается. Дым от очагов окутывает здания древесным ароматом с нотками табака из тысячи трубок, которые раскуривают после вечерней трапезы. Госпожа Лафонтен стучит в дверь и заглядывает в комнату, чтобы позвать на ужин, но я притворяюсь спящей, и она уходит. Колокола святилища и многочисленных часовен по всему Коллису призывают верующих к вечерней молитве. Мать Агнес сейчас соберет сестер, прислушиваясь к голосам, чтобы понять, кого нет. Позже тех, кто пропустил литургию, заставят полировать чаши и подсвечники. Я частенько это делала в детстве.

У многих девочек в аббатстве Солис матери – проститутки. Часто – покинувшие аббатство за несколько лет до того, как заняться древнейшим ремеслом. Другие воспитанницы появились из-за неверности молодых жен, позволивших себя соблазнить, или из-за богатых мужчин, на уловки которых поддались служанки. Если верить словам настоятельницы, что мои родители любили друг друга, меня нельзя отнести к первым. Но ко вторым – или вообще к третьим, как Маргерит?

Твоя семья искренне верила, что ты принадлежишь Свету.

Как только эта фраза всплывает в воспоминаниях, челюсти невольно сжимаются. Они не имели права делать выбор за меня.

Стоп. Мать Агнес сказала – они искренне верили, что я принадлежу Свету, но, видимо, не храму Света. А есть ли разница? Настоятельница никогда не рассказывала, когда умерли родители. Это они оставили меня в аббатстве – или кто-то другой? И что означает «все живут в клетках»? Может, она хотела сказать, что мать и отец считали монастырь лучшей клеткой, чем та, в которой они жили?

Я переворачиваюсь на другой бок и вижу, что небо стало насыщенного сине-фиолетового цвета. Яркие солнечные лучи больше не режут глаза, головная боль начинает стихать. С лестницы доносятся шаги Реми, но он поднимается к себе, на третий этаж. Госпожа Лафонтен следует за сыном, но не слышно никаких намеков на то, что и магистр отправился отдыхать. Возможно, он собирает по кусочкам еще один витраж.

К тому моменту, как луна поднимается достаточно высоко, чтобы проникнуть в мою комнату, отбрасывая серебристый луч на пол, головная боль остается лишь воспоминанием, а мои мысли устремляются в другом направлении.

Что лунный свет сделал со мной в переулке? Чем больше проходило времени с нашей с Симоном «прогулки», тем более нелепыми казались мои домыслы. И вскоре я выбросила из головы мысли о лунном свете и магии. Но сейчас внутренний голос зашептал: «А вдруг это действительно так?»

Больше тысячи лет назад жители империи Адриана считали луну проклятой, ведь раз она постоянно меняется, значит, ей есть что скрывать. И даже в полнолуние она восходит в сумерках, а заходит перед рассветом, потому что не может смотреть в лицо Благословенному Солнцу. Вот почему селенаэ, которые живут по часам Луны, часто считают еретиками. Современные галлийцы знают, что Луна не опасна, и даже Верховный альтум рассказывает об этом в проповедях, но многие верны старым предрассудкам.

Эти суеверные люди боятся магии, считая ее богохульным и противоестественным порождением тьмы. До недавнего времени я считала подобные идеи чепухой.

Прямоугольник лунного света медленно скользит по комнате, сжимаясь до тонкой полоски, а потом растягиваясь. Еще час, и он исчезнет. Я заставляю себя двигаться, сажусь в кровати и опускаю ноги в чулках на пол. Доски скрипят под моим весом, но не громче, чем обычно. Колеблясь, я покусываю ноготь. Тот, который чуть не содрала, когда лазила проверять леса. Он практически зажил, если не считать округлого синяка вокруг того места, где он кровоточил.