Она продолжает держать чашку, и я добавляю столько же сливок, сколько наливала Маргерит несколько минут назад.

– Зачастую семьи отчаянно верят, что близкий человек совершает ужасные вещи не по своей воле. Мол, в него что-то вселилось, – игнорируя мой выпад, продолжает мать Агнес, откидывается на спинку кресла и поправляет рясу, прежде чем сделать глоток. – Обычным людям проще поверить в это, ведь даже самые мудрые ученые почти ничего не знают о том, что у нас здесь, – она постукивает себя по виску. – Три религиозных ордена и больницы размещают в своих стенах паломников, но жители деревни принимают многих в своих домах. Не буйных, конечно. Только тех, кто не приспособлен к самостоятельной жизни. Многие врачи приезжают в Мезанус, чтобы понаблюдать и поговорить с самыми тяжелыми больными, попытаться понять их и помочь вернуть душевный покой.

Симон не врач, но, судя по всему, проводил рядом с ними много времени.

– Так эти чудесные исцеления – результат их усилий или благословения Даймы? – спрашиваю я.

Мать Агнес пожимает плечами:

– Твои предположения так же хороши, как и мои. Но ее имя не вписали бы в Молебен о Святых без веской на то причины.

Меня, впрочем, больше интересует жизнь Симона до приезда в Коллис. Интересно, он родился и вырос в Мезанусе… или приехал туда лечиться?

С колоколен монастыря доносится призыв к послеполуденной молитве. Я встаю и хватаю нетронутое имбирное печенье, чтобы забрать с собой.

– Я лучше пойду. Обещаю, что не стану затягивать со следующим визитом так, как с этим.

Магистр Томас прав. Вскоре я вообще не смогу навещать мать Агнес.

Она провожает меня до ворот. А о моих родителях мы так и не заговорили, хотя из-за них в тот раз и поссорились… Настоятельница молча выпускает меня на улицу, и я прикрываю глаза рукой, пока она закрывает замок и вешает ключи на пояс. Но только я задаюсь вопросом, собирается ли мать Агнес со мной прощаться, как она вдруг наклоняется вперед, просовывая нос между прутьями решетки.

– Катрин…

– Да?

Она тяжело вздыхает, словно собирается с силами, чтобы продолжить разговор.

– Твои родители мертвы. Это правда. Но они любили друг друга и с нетерпением ждали твоего рождения.

Сердце с силой бьется о ребра, пока я жду ее следующих слов, но она больше ничего не говорит.

– И это все? – наконец вырывается у меня. – Это все, что вы мне скажете?

Она отстраняется и отступает назад, словно битва окончена.

– Это все, что имеет значение.

И ни слова о том, почему меня бросили, как только перерезали пуповину. Ни слова о том, почему она прошипела магистру Томасу, когда он забрал меня из аббатства: «Они поймут, если с ней будут плохо обращаться». Словно верила, что когда-нибудь меня захотят вернуть.

Печенье рассыпается крошками в кулаке.

– Возможно, это все, что имеет значение для вас, – выдавливаю я сквозь стиснутые зубы.

Мать Агнес качает головой:

– Твоя семья искренне верила, что ты принадлежишь Свету.

– Жаль, что это не так, – огрызаюсь я. – Мне не нравится жить за высокими стенами и запертыми воротами. Не нравится жить в клетке.

– Мы все живем в клетках, Катрин. И лишь те, кому повезет, смогут выбрать, в каких именно.

Настоятельница отворачивается и направляется к часовне, подпевая молитвенной песне, которую уже затянули сестры.

Злость и солнечный свет сливаются воедино, чтобы посеять зерно головной боли, которое быстро разрастается и обвивает виски тугими лозами. Когда я добираюсь до дома, боль полностью сковывает голову, поэтому мне хватает сил лишь подняться в комнату и лечь на кровать. Окно выходит на юго-восток, поэтому шум, доносящийся от святилища, начинает постепенно стихать по мере того, как у рабочих заканчиваются смены. Сначала замолкают кувалды кузнецов, которыми они куют цепи, гвозди и железные рамы. Затем они счищают сажу со сделанных за день изделий и спорят с мастерами, чьи заказы выполнять завтра первыми. Через некоторое время работу заканчивают каменщики и резчики. Они откладывают свои стамески и берутся за наждачную бумагу, с помощью которой придают большее изящество острым краям блоков и статуй. И, наконец, спускаются те, кто поднимает и укладывает каменные блоки на стены. А вскоре и телеги разъезжаются в разные стороны – торговцы и точильщики инструментов толкают свои вручную, а остальные повозки растаскивают с холма волы.