– Вам предстоит многое узнать об автомобилях, потому что вашему сыну досталась не совсем новая машина, и ее придется чинить, – сказал я и неожиданно поймал себя на том, что довольно точно воспроизвел интонации Лебэя. – Понадобится довольно долгая работа («И немало денег», – подумал я). Можете смотреть на это как на… как на хобби.

– Вижу в этом только сумасшествие, – проговорила Регина.

– По-моему, проблема не настолько серьезна. Но все равно мне пора ехать домой. Если вы не против, то я вас покину.

– Хорошо, – сухо ответила миссис Каннингейм.

– Да, – произнес Эрни бесцветным голосом. Он поднялся. – Пора все это послать к черту.

Регина открыла рот, а Майкл зажмурился, как будто получил пощечину.

– Что ты сказал? – Регина наконец пришла в себя. – Что ты…

– Не знаю, что вас так потрясло, – мрачно проговорил Эрни, – но я не собираюсь торчать здесь и выслушивать ваши бредни. Мне уже семнадцать лет. Я хочу, чтобы со мной считались.

Они вытаращились на него так, как если бы у одной из кухонных стен выросли губы и она начала говорить.

Эрни посмотрел на них. В его глазах не было ничего, кроме угрозы.

– Говорю вам, мне нужна эта вещь. Только она.

– Эрни, но ведь страховка… – начал Майкл.

– Прекрати! – закричала Регина. Она не желала обсуждать технические проблемы, потому что это был шаг к капитуляции; ей хотелось задавить бунт в зародыше, быстро и беспощадно. В этот момент она выглядела одновременно испуганной и вульгарной. Мне стало жалко ее, потому что она мне нравилась.

Уже стоя в дверях, я внезапно почувствовал нездоровое любопытство: чем же все это кончится? Я присутствовал при первом крупном скандале в семействе Каннингеймов. До сих пор им можно было дать десять баллов за пуританство.

– Дэннис, тебе лучше уйти, пока мы тут разбираемся, – зловеще проговорила Регина.

– Я уйду, но, по-моему, вы делаете из мухи слона. Если бы вы увидели эту машину… она или вообще не трогается с места, или за двадцать минут набирает тридцать миль в час.

– Дэннис! Иди!

Я ушел.

Садясь в машину, я увидел, как из задней двери вышел Эрни; он явно намеревался привести в исполнение свою угрозу. Следом за ним показались его родители, теперь у них был такой перепуганный вид, как будто они оба обмочились. Отчасти я мог их понять. Все предшествовавшее было неожиданней, чем гром, разразившийся среди ясного неба.

Когда я выруливал на улицу, они втроем стояли на площадке возле двухместного гаража (в котором стояли «порш» Майкла и «вольво» Регины – у них-то есть машины, вспомнил я) и все еще ругались.

«Ну, вот и все», – подумал я, и мне стало тоскливо. Они раздавят его. Лебэй получит свои двадцать пять долларов, а «плимут» останется гнить на прежнем месте. Подобные вещи им не раз удавались. Потому что он был рохлей. Это знали даже его родители. Он был неглупым парнем, и когда вы знакомились с ним поближе, то видели, что у него были и чувство юмора, и доброта, и… нежность, если я правильно понимаю это слово.

Нежный, но все-таки рохля. Они знали, что он был рохлей, и должны были раздавить его.

Так я думал. Но я ошибался.

Мой папа сказал мне однажды: «Сынуля, твой бешеный «линкольн» меня доведет до кладбища или до белой горячки, я это тебе говорю наперед».

Чарли Райан

В 6.30 следующего утра я подъехал к дому Эрни и припарковался у обочины, не желая заходить за ним, даже если его родители еще спали, – слишком много вредных флюидов предыдущим вечером витало в их кухне, поэтому меня ничуть не прельщал традиционный кофе с пончиком перед работой.

Эрни не показывался по меньшей мере минут пять, и я уже начал размышлять о том, мог ли он исполнить свою вчерашнюю угрозу и уйти из дома. Затем задняя дверь отворилась, и он спустился по бетонной дорожке, неся в одной руке пакет с завтраком.