– Вы делаете все верно! За экономикой будущее, – убежденно говорил руководитель диплома. – Да, урожайность, безусловно, на первом месте, но стоимость единицы произведенной продукции – это та рентабельность, которую можно направлять куда угодно, прежде всего, на техническую оснащенность хлеборобства, которое в России слишком долго опиралось на соху и бычье тягло.

Я бы подчеркнул, что студентом Иван Трубилин политически был активным, и съезд партии, тот, что через год после смерти Сталина вызвал у него не просто живой, а скорее тревожный интерес, хотя бы потому, что вся страна задавалась вопросом: как дальше жить будем без отца родного?

Такова была убежденность миллионов людей, в том числе и студенческой молодежи, и в день похорон Сталина Иван Трубилин искренне горевал, отстаивая свою вахту в почетном карауле возле портрета вождя, перечеркнутого траурной лентой.

Вот почему ХХ съезд партии, после которого вчерашние студенты вступали в большую жизнь, вызывал у них определенное беспокойство, хотя все твердо знали, что страна о них обязательно позаботится.

Но главной приметой того съезда стала его концовка, отмеченная секретным докладом Хрущева «О культе личности и его последствиях». Так, пока в закрытом режиме, осуждался культ одной личности – Сталина. Об этом сразу заговорили, хотя глухо, только с догадками, но везде, вплоть до студенческих общежитий. Из рук рвали газету с речью Анастаса Микояна, который вдруг резко отозвался о Кратком курсе истории ВКП(б) (а ее штудировали все, особенно в вузах) и отрицательно оценил весь литературный пласт по истории Октябрьской революции и Гражданской войны. Тот доклад, содержание которого знали пока только делегаты, взбудоражил советское общество, особенно когда в него начали возвращаться люди из сталинских лагерей.

Будучи руководителем МТС, Иван Тимофеевич Трубилин встречался потом с этими людьми, которые пока больше настороженно молчали, чем делились пережитым. Это будет, но много позже, когда станет понятно, что к сталинизму возвращение не предвидится.

Но все волнение покрывала молодость и полнокровное счастье начала трудовой жизни. В кармане диплом, рядом молодая жена, а впереди так много интересного. При распределении Ивана вызвали в первой тройке – тогда успешность в учебе учитывалась строго. Председатель комиссии, весь в праздничном, с удовольствием оглядел высокого широкоплечего парня и сказал, оглядывая коллег:

– Вот просится домой, на Кубань! Давайте уважим казака, тем более отличника учебы. Пошлем его в распоряжение Краснодарского краевого отдела земледелия, тем более оттуда мы имеем несколько заявок, в том числе и на него… Смотри, дорогой, не подведи родной институт…

Уже в Краснодаре, в том самом отделе, он впервые услышал о Гулькевичах, где предстояла работа, а пока несколько послевузовских недель отдыха, среди родных, друзей. Я думаю, это всегда самые счастливые дни, когда многое из важного уже позади, а впереди длинная-предлинная и прекрасная жизнь, зовущая своей неизвестностью.

Пока же прогулки с молодой женой вдоль Еи, где остро воскрешались знакомые с детства запахи приазовских лиманов и всякий вечер в безбрежное камышовое пространство опускалось огромное багрово-яркое ярило…

И все-таки дороже всего стоили рассветы. Ах, эти незабываемые рассветы нашей мирной молодости, когда все вокруг вдруг начинало оживать, проступая сквозь уходящие прозрачные сумерки ожиданием нового и такого многообещающего будущего…

В краевом отделе земледелия пришлось беседовать с высоким подтянутым человеком, в котором по вопросам и манере общения без труда угадывался бывший военный с басистыми интонациями, привыкший к командам, четким и конкретным. Вначале расспросил о семье, хотя по каким-то признакам Иван уловил, что бывший военный о нем уже немало знал. Поинтересовался настроением, желанием, где бы хотел работать.