Пошла сама. И не к старому, а к новому. Ветеринар в селе новенький объявился. Худосочный, длинный, бледный и узколицый, хотя уже в годах далеко за пятьдесят – без всякого доверия человек. Любой собаке должно быть понятно, быть ветеринаром, и до такой худобы дожить, того и гляди в форточку вынесет – дело нечистое.

Но ничего не попишешь, на доброго человека супруга наплевала, а этого позвала, объявив по возвращении, что в учхозе теперь другого нет.

Ветеринар явился. В кепочке. Из-под кепочки только нос вороний выглядывает. А между носом глазки посажены. И всё они у ветеринара из края в край носятся – не держатся на месте. Сходил он в хлев, посмотрел на Пеструху с порога, шмыгнул носом, да и назад. Сел за стол, ждет чего-то.

Владимир Алексеевич дело себе сам организовал, из леса воротился, пару вёдер грибов принёс. Гриб нынче шёл хороший, товарный. Воротился и промеж дела поглядел на ветеринара.

Не молодой уже, возраста чуть младше Зоиного будет. По чести сказать, желтушная сыроежка, не дать, не взять. Всего и достоинства – носат. Носатые у Владимира Алексеевича все под одну гребенку шли – бабники. Их природа так отметила, чтобы не заблуждаться. Этакие с фортелем к бабе подъедут, сама пустит, а потом ещё и маяться будет, чем такому кобелю не угодила. Знавал Владимир Алексеевич таких по молодости, морды не раз бивал.

Сразу всплыло в памяти. Они с кумом мотоцикл чинили, но выпить хотелось – жуть. Только где рублик стрельнуть? Негде. И тогда говорит Владимир Алексеевич куму: «Давай махнём к Верке!» Верка тогда зазнобой была. И махнули. Мотоцикл по дороге развалился, звезданулись они в грязь, и припёрлись к Верке вечером. Тук-тук! Открывается дверь, а на пороге детина волосатый в синих трусах, черный, мать его за ногу, и нос орлиным клювом. «Вай, дарагой! – говорит, – Зачэм пришёл?» Ой, как не понравился орлиный нос, так захотелось ощипать этого бугая. Взвился Владимир Алексеевич до безумия! Сколько не кричал ему кум: «Бежим!» – не слушал, пока не выпорхнул через подъездное окно со второго этажа. Спасибо судьбе, не дала она начальникам в тот год перед домом тротуаров положить. Лужа не мягкая была, факт, но это можно было пережить, а вот стерпеть от всяких носатых чернож… пых макания лицом в грязь, было выше всяческих сил. Кое-как кум удержал на крыльце, не пустил в подъезд, а то бы дело неизвестно чем кончилось.

С тех пор носатых Владимир Алексеевич терпеть не мог. И вот тебе на, под старость лет подкатило. Зыркнул на ветеринара, но с порога горячки пороть не стал, трезв был. Глянул на стол, моргнул Зое Петровне. Та с сомнением полезла в шифоньер, выставила водочки. Для особого случая берегла «Горилку с перцем», которую за забористость и дюжий вкус и сам Владимир Алексеевич уважал.

Ветеринар чинно выпил двести пятьдесят, потом сделал какую-то запись в книжке, выставил на стол флакончик с порошком, напялил кепочку и, прощаясь, проронил:

– Зоя Петровна, я завтра загляну. Только уж без этого, – улыбнулся так смазливо, поклонился и вышел.

Владимир Алексеевич свою рюмочку допил, огурчиком закусил, подпёр рукой голову, да и воззрился на жену свою. Статная, не клюшка согнутая. Дородная – не доска стиральная. На щеках румянец играет, в глазах такие озорные чёртики пляшут. Вона как повернулась, да как вышагнула. Отёр руки о штаны Владимир Алексеевич, крякнул, поднялся со стула, сходил до дверей, крючок в ушко закинул, и назад. Взыграла душа, будто на танцы припёрся, с подходцем ухватил Зою Петровну крепкими руками, забубнил что-то. Она хихикнула. Опомнилась, когда муж её к дверям спальни подтолкнул, сдернула с плеча сырое полотенце, да по загривку и по спине полоснула Владимира Алексеевича: