Казалось бы, всем треволнениям конец. Но с рюмочкой в руке поднялась супруга Василия Васильевича и говорит:
– У меня Вася раньше без всяких новых технологий дичи настреливал, половину деревни кормили. А потом забросил. Сейчас смотрю, глаза у него вспыхнули, как у молодого. Столько азарта, столько страсти. А я, дурой была, противилась. Думала, до бабам бегает. Прости меня, Вася, дуру. Давайте, идите завтра с Андреем на охоту. А мы к вашему возвращению пирогов напечём. Правда, девочки?
Девочки согласились. А вот Василий Васильевич погрустнел как-то. Остаток вечера он уже не расхваливал своих наливочек, сидел молчаливый, о чём-то думал.
Утром его дома не оказалось. Появился только в обед. Кожевников хотел деда развести на рюмочку, другую, и тот согласился. А жена Пахомова-старшего хвать и снесла штоф со стола.
– Если выпьете, на охоту не пойдёте. Я лучше вас правила безопасности знаю.
Мужчины заикнулись, мол, чёрт с ней, с охотой, но опомнились, переглянулись и замолчали. Сели на лавку и стали ждать вечера. Сергей расспрашивал Василия Васильевича, где он в советские времена работал? Оказалось, Пахомов заведовал промторгом в районе. Но был честным человеком и с почётом ушёл на пенсию при развале.
Часа два собирались и рядились. Потом Василий Васильевич сбегал на птичий двор за объёмным заплечным мешком. И, сопровождённые всеми домашними, – Серёгу не отпустили на болота из-за радикулита – Андрей и Василий Васильевич отправились за дичью. Кожевников шёл впереди, закинув ружьё за спину. За ним шагал Пахомов, опираясь на красивый, вырезанный из сука, батог. Кожевников не мог решить, как сказать заядлому охотнику, что он про утиную охоту понятия не имеет, но спросил другое:
– Василий Васильевич, а вы почему охоту вдруг забросили?
– Понял, что могу Люсю свою потерять. А я, ведь, её любил. Ты свою Светлану любишь?
– Люблю, – согласился Кожевников.
– Ну, тогда по бабам завязывай на охоту ездить.
Кожевников остановился, как вкопанный. Кое-как, ноги будто онемели, обернулся к Пахомову.
– Да не делай ты такие глаза, – отмахнулся дед и сел на пень, – У тебя крик-пули, у меня кабан-альбинос.
– В смысле?
– Ты уток где взял? Только честно.
– На ферме купил, – почему-то сознался Кожевников.
– Вот и мы с дружком, после такой охоты присмотрели у одной тётки кабанчика пёстрого и купили. Разделили пополам и, довольные, по домам. Жёны в восторге, прибыль к столу. Но сосед, мать его за ногу, спросил, чо у кабана-то шкура белая? Правда, и я не растерялся, выдал, что кабан альбинос. Больной, мать его за ногу, поэтому и отстрел разрешили. Моя мясо в охапку и к жене друга. Вот, гляди, каким-то альбиносом нас кормить решили. Не иначе с Карачая этого кабана привезли. А друг тоже…, – Василий Васильевич, махнул рукой, – Жмодяра ещё тот. Задавился из-за двух четвертных. Нет, – говорит, – бабы, не с Карачая он. Кабанчик справный, в Ключах у старушки купленный. Дальше, больше. Кое-как я это дело замял. А потом сильно задумался. И бросил всё к едрене фене.
Андрей присел рядом. Спросил неуклюже, по-детски:
– Завязывать, что ли?
– У тебя же дети. Каково им будет, когда узнают, что ты их предал? Завязывай.
– Ну а сегодня как с охотой быть? – Андрей вопросительно посмотрел на старшего Пахомова.
Тот привстал с пенька, крикнул в сторону:
– Мужики, не поможете?
Двое охотников задержались на тропе, что-то высматривая, а один оглянулся и подошёл. Василий Васильевич выложил тушку толстой рябой курицы к пеньку и объяснил охотнику, что хочет, чтобы в курице была дробь. Охотник заулыбался, но отошёл метров на двадцать, зарядил ружьё и выстрелил. Дробовой заряд поднял жухлую листву перед мёртвой птицей. Василий Васильевич неосторожно заметил, не все ли такие стрелки будут?