– Прости, Ба, – держа уже вторую кружку чая, невнятно пробормотал я, – я столько всего наговорил…

– Да что ты, внучек! – Бабушка всплеснула руками и понимающе посмотрела на меня. – Незачем тебе просить прощения. С угара-то оно вон как бывает… Главное, что ты отутовел.

Я хотел было продолжить разговор, но громкий звук барабанной дроби по окну заставил меня прикусить язык и подпрыгнуть на месте. Костя снаружи размахивал каким-то инструментом – скорее всего для починки фундамента – и зазывал меня выйти. Я почувствовал облегчение, увидев его лицо за стеклом, но, похоже, этим утром меня одолевало не только похмелье. Страх всё же никуда не ушёл, а просто спрятался, дожидаясь подходящего момента вновь встретиться со мной лицом к лицу.

Работа на солнцепёке выматывала. Нас не спасали ни завязанные на головах футболки, до этого обильно пропитанные потом, ни колодезная вода. Костя с важностью какого-нибудь зажравшегося чиновника показывал мне, как замешивать раствор из песка и цемента, учил правильно вкапывать усиливающие конструкции и демонстративно складывал руки на груди, контролируя, правильно ли я заливаю щели в фундаменте. От этой показухи с заунывной беседой об умениях в хозяйстве меня спасла Катюха.

– Привет, мелочь! – поздоровался я, подбегая к девчушке. Та по обыкновению встретила меня сведёнными вместе бровями и наморщенным лбом.

– Чего тебе, ушибленный?

– Эй! Ты как со старшими разговариваешь?

– Так как они этого заслуживают, – ответила Катюха, сразив меня ехидной улыбочкой. – Только ушибленный мог пойти на своих двоих из Гнезда.

– Ладно, ладно, – отмахнулся я, – это мы уже давно проехали. Ты лучше скажи, какие дела тут с вашими банями обстоят?

– А что, уже слышал про Корасёва? – удивлённо округлив глаза, спросила Катюха, а потом надула губы и продолжила: – Это что, получается, метишь на моё место слухача?

– Какого ещё слухача? Ничего и никуда я не мечу. Вчера в бане, как мне показалось… В общем, чертовщина там какая-то творилась.

Катюха ещё больше выпучила глаза, схватила меня за руку и потащила подальше от Кости, который до сих пор заделывал дыры в фундаменте бабушкиного дома и искоса посматривал в нашу сторону. Девчушка убедилась, что нас никто не слышит и заговорила:

– Я не знаю, что творилось в твоей бане, но Корасёв – тот, что живёт на другом конце деревни, после поздней смены пошёл вчера мыться и не вернулся! Его жена сказала, что рабочая одежда так и осталась в предбаннике, а мужа и след простыл… Дело было в полночь.

– Я тоже ходил мыться ближе к полуночи!

– А что ты видел-то? – оживилась собеседница.

– То-то и оно, что ничего… Я слышал. Снаружи завывали так, что кровь стыла в жилах. Нечто барабанило по окну и двери. Думал, кони двину от страха.

– Ух ты!

– Чего ух ты? – нахмурился я. – Нашла, чем восхищаться!

– Да не восхищаюсь я, – взяв меня за предплечья, Катюха снова зашипела мне на ухо. – Дело принимает совсем другие обороты! Стало быть, Корасёв-то не забухал вовсе.

– Да… А что с ним случилось?

Девчушка провела большим пальцем по горлу и высунула язык, характерно озвучив свои действия шипящим «щик». В животе у меня похолодело.

– Значит, я не сошёл с ума? Всё это происходило на самом деле?

– Лучше верить в чертовщину, горожанин, и молиться, чтобы это оказалось неправдой, чем надеяться на разыгравшуюся фантазию и опрометчиво потерять бдительность.

– Да сколько тебе лет? Излагаешь как пенсионер!

– А поживи тут с моё и не так говорить начнёшь, – ответила Катюха.

– Мелочь! – окликнул я её, когда та уже развернулась, чтобы покинуть меня. – Почему они, – я кивнул в сторону крепости, где стояли Костя и бабушка, – думают, что я спятил? Они не верят в… не верят в чертовщину.