. Наряду с традиционной трактовкой причин введения и методов осуществления политики военного коммунизма, в литературе проявились попытки обоснования единства экономической политики Советского государства, начиная с осени 1917 г. до окончания Гражданской войны. В трудах советских историков высказывались суждения о противоречиях между основными положениями доктрины большевизма и практикой советской действительности, в том числе эпохи военного коммунизма138.

Следует отметить, что в западной литературе еще в 1950—1952 гг. Эдвард Карр, считавшийся на Западе просоветски настроенным и «левым», сочувственно относившимся к марксизму, в своей знаменитой 14-томной истории начального периода Советской России, ставшей по общему признанию явлением в английской гуманитарной науке ХХ в., отмечал расхождения в интерпретации военного коммунизма в большевистской партии в 1920-е гг. Одна группа партийцев принимала трактовку военного коммунизма как логическое развитие политики построения социализма в духе марксизма: логическим развитием политики предыдущего периода, серией шагов, правильно задуманных, хотя и слишком поспешно выполненных в результате Гражданской войны. Просчеты, свойственные военному коммунизму, связывались со степенью и временем его осуществления, а не с его сущностью. Другая группа утверждала отношение к военному коммунизму не как продвижению вперед по дороге к социализму, а как к вынужденному ответу на чрезвычайные обстоятельства Гражданской войны. Военный коммунизм в данном случае воспринимался как опрометчивый и драматический пересмотр политики первого послереволюционного периода, бросок в непроверенные и утопические эксперименты, не оправданные объективными условиями. По оценке Э. Карра, различие между двумя направлениями не было постоянным: взгляды руководителей и теоретиков большевистской партии со временем претерпевали существенные изменения. Более того, с принятием нэпа основные расхождения «были положены на полку»139. Пол Эврич в изданной в Принстоне в 1970 г. книге о Кронштадтском восстании 1921 г. высказал мнение, что доктрина военного коммунизма соответствовала чрезвычайным требованиям Гражданской войны140.

Если Эдвард Карр и Пол Эврич ограничились лишь констатацией изложенных фактов, то в 1974 г. венгерский исследователь Л. Самюэли утверждал, что военный коммунизм не был обусловлен исключительно условиями Гражданской войны, а имел под собой идейную подоплеку, восходящую к Марксу, Энгельсу и особенно к Каутскому141. А в 1994 г. профессор Калифорнийского университета Мартин Малиа в своей книге обстоятельно проанализировал соотношение обстоятельств и идеологии в трактовке военного коммунизма. Не давая названий различным взглядам, М. Малиа высказал взвешенную исследовательскую позицию. То, что выше называлось традиционалистским направлением, получило критическую оценку. По мнению Малиа, военной ситуацией можно объяснить лишь часть военного коммунизма: в большей степени ужесточение политики, а не ее истоки. Методы военного коммунизма (национализация промышленности, продовольственная диктатура, классовая война в деревне, комбеды и пр.) применялись еще до начала активного военного противоборства «красных» и «белых» и продолжались после его завершения. Средний вариант (одновременно роль обстоятельств и идеологии), обозначенный выше как плюралистический, для М. Малиа был неубедителен. Более того, исследователь считал глубочайшей ошибкой полагать, что во время военного коммунизма марксизм служил лишь средством рационализации постфакум действий, предпринимаемых в ответ на военную ситуацию. Удержаться у власти для большевиков было не главное, для них это не была конечная цель. Власть нужна была большевикам для достижения светлой цели социализма, и способы их борьбы за сохранение власти диктовались целью, которой они служили.