Тяжко и смрадно пахло в ней погасшими восковыми свечами, которые, не прогорев и до середины, все как-то разом почернели и потухли. К ним добавлялся время от времени еще один запах, омерзительный и удушающий, как будто приносимый порывами неведомого подземного ветра.

Такой запах не мог издавать даже давно разложившийся человеческий труп, но лишь мертвое, никогда не бывшее живым и враждующее абсолютно со всем, оставляло этот знак как клеймо, говорящее о пребывании здесь мрачного и полновластного хозяина.

Сам Хлад клубился уже на уровне пояса князя, жадно впитывая в себя его жизненные соки и тут же перерабатывая их во что-то мерзкое и чуждое.

Распахнув дверь в опочивальню, Доброгнева поначалу несколько секунд не могла сдвинуться с места при виде всей этой ужасающей картины.

В чувство ее привел, как ни странно, запах. Будучи необычайно гнусным, он не только перехватывал дыхание, но и вызывал неудержимую тошноту.

Девушку тут же вырвало на пол, что принесло толику облегчения, и она обрела возможность двигаться.

Странное оцепенение пропало, и с диким визгом, мало напоминающим человеческий, она подскочила к изголовью, ухватила один кубок с питьем, другой, третий и принялась беспорядочно выплескивать их прямо на черный клубящийся сгусток неведомого врага.

Только в одном из них была родниковая вода, настоянная на серебряном обереге, но, по счастью, хватило и этой малости.

Клубок черноты недовольно запульсировал, задергался и стал смещаться вначале к ногам князя, нехотя высвобождая тело из своих смертоносных объятий, а затем и вовсе неторопливо сполз на пол.

– Батюшка Перун! – в отчаянии воззвала она, но при этом почему-то повернувшись к иконам и уставившись на изображение Иоанна Предтечи. – Ты же сильнее порождения сатанинского, так почему же взираешь безмолвно на козни диавольские? Почто не истребишь врага рода человеческого? Порази его молоньей гнева своего! – И она, облегчая могучему славянскому богу задачу, даже указала рукой, что именно надлежало ему поразить, но сгустка на полу уже не было.

Тварь то ли уползла в одно из укромных мест, то ли попросту исчезла, мгновенно переместившись в пространстве, то ли…

Убедившись в ее отсутствии, Доброгнева облегченно вздохнула, но сразу ойкнула, зажав себе рот, и виновато покосилась на иконы.

Фиолетово-вишневый мафорий[6] богородицы в полумраке комнаты незаметно для глаза сливался с ее сапфирово-синим хитоном, отчего казалось, что она была одета во что-то сумрачное, монашеское.

Впрочем, и в одеянии Иоанна Предтечи различий в цвете одежды тоже не наблюдалось – все смотрелось почти черным. Только тоненько посверкивали кое-где золотые полоски на хитоне и гиматии младенца Христа.

Она медленно перекрестилась и склонилась в земном поклоне.

– Коли изничтожили вы его – вечная благодарность, ну а коли отогнали просто – и на том низкий поклон. А уж кто в том более потрудился, кто менее, не мне, глупой девке, судить.

И тут за окном ослепительным зигзагом прочертила огненный след молния. Следом вторая и почти сразу третья, после чего совсем рядом раздался басовитый раскат грома.

Она спохватилась и бросилась к окну. Распахнув створку, Доброгнева чуть ли не до пояса высунулась наружу и громко выкрикнула:

– И тебе поклон, батюшка Перун! Жаль токмо, что припозднился ты малость, но хоть теперь, сделай милость, догони его и покарай своими стрелами!

Некоторое время она еще смотрела наверх, словно ожидала, что грозный громовержец явит ей свой суровый лик среди мрачных туч, клубившихся над Ожском, но, так и не дождавшись, с легким разочарованием вынырнула из окна и огляделась по сторонам.