Владимир открылся за поворотом дороги во всём своём великолепии сразу.

Так распахивается жадному взгляду море, когда видишь его впервые или после долгой разлуки.

Русская неоглядная даль с опушки соснового бора на вершине холма.

Звёздное небо морозной ночью, когда шагаешь под него из жарко натопленной избы.

Моря Алёша не видел, а вот всё остальное – много раз. И большие города он видел тоже. Рязань, в которой он родился и вырос, была не многим меньше Владимира. Да только стольный Владимир всё равно поражал воображение.

Одни Золотые ворота, к которым вела дорога, чего стоили!

Мощное основание-подклет с высоченным и широченным арочным проходом посередине было оббито, казалось, чистым золотом, в листах которого горело и плавилось летнее солнце. Да так, что глазам больно. Из подклета вторым ярусом вырастала надвратная белокаменная церквушка с одинокой золотой же маковкой купола на высоком барабане.

Алёша приставил ладонь козырьком ко лбу.

– Золочёная медь? – спросил он у Первуши, который правил лошадкой, запряжённой в телегу.

– Она, – подтвердил староста. – Покойный князь Андрей Юрьевич Боголюбский денег на Владимир не жалел. Что, красиво?

– Не отнять, – сказал Алёша. – А там дальше, в городе, что за купола сияют?

– Много что. Те, что ближе к нам – церкви святого Георгия Победоносца. Ещё самим Долгоруким Юрием заложена. Дальше, в детинце, пять куполов, видишь? Успенский собор. Первый во Владимире. За ним – Дмитровский…

Оказалось, Первуша Жердь неплохо знает город, и Алеша услышал от него много полезных сведений, пока подъезжали к Золотым воротам.

Наконец, копыта лошадей простучали по дощатому настилу широкого моста через оборонительный ров, и путники приблизились к высоченной каменной арке ворот. Дубовые мощные створки были по дневному времени распахнуты настежь, как бы приглашая проследовать внутрь. Но не сразу.

– Кто такие? – из густой арочной тени выступили два стражника, лениво преградили дорогу.

Первуша остановил лошадь, слез с телеги.

– Здравствуйте, люди добрые! – снял шапку, поклонился в пояс.

– И тебе не хворать, – ответил дюжий высокий стражник с круглым добродушным лицом. – Только сразу говорю, дядя, без мыта не проедешь. Со всех брать велено, кто б ни был. Хоть с товаром, хоть без; хоть хромой, хоть босой, хоть убогий. Нет мыта – ночуй за воротами в чистом поле. А мыто нынче не малое, – он вздохнул нарочито сочувственно, – по полкуны с головы.

– Да ты что! – не выдержал Первуша. – По две векши было!

– Так то когда! Ещё снег лежал. Нынче – полкуны. Или плати, или поворачивай. Вам решать, моё дело маленькое.

Рука Первуши полезла чесать затылок. Полкуны с головы – это было много. Очень много. Стражник явно намекал на мзду. Оно, конечно, можно было и заплатить, но не хотелось. Последний раз, когда Первуша был во Владимире, стража мзду не брала, и это было справедливо. Мытная изба сразу за воротами стояла. Путник шёл туда, платил мытарю, что положено, и был свободен. Само его нахождение в городе означало, что мыт он уплатил. Стража, понятно, следила, чтобы никто мимо избы не проскользнул даром, но это и всё.

– А ежели по княжьему делу? – выехал вперёд Алёша.

Стражник окинул всадника опытным глазом, ухмыльнулся:

– Ты, балабола малолетняя, на ветру сначала постой с годик-другой, чтоб молоко на устах обсохло, а потом о княжьих делах толкуй.

Второй стражник – среднего роста, с рыжеватой, клочьями, бородой – равнодушно помалкивал, опершись на копье и лениво помаргивая маленькими, болотного цвета, глазками. Видно было, что всё он видел, всё ему надоело и хотелось только одного – выпить жбан пива, закусить тёртой редькой да завалиться в тенёк поспать, пока дневная жара на убыль не пошла.