25 июля 1987 года, суббота

Вчера мне доставили письмо из Марселя. Там открыли большой центр психологической помощи, искали молодого новатора, подающего надежды специалиста с международным опытом и публикациями. Если бы это случилось месяца два назад, наверное, я бы прыгала от радости, ответила согласием и вернулась бы во Францию сразу по истечении контракта. Но последние полтора месяца мне сложно думать о том, что когда-нибудь придется вернуться. Я сосредоточилась на том, что происходит на базе, погрузилась в работу и в собственные чувства.

Я писала в дневник каждый день, но, перечитав, поняла, что наговорила лишнего, выдала слишком много информации, которую нельзя разглашать за пределами базы. Это, конечно, глупо, но ничего непоправимого не произошло. Доступа в мою комнату у обычного персонала нет, а дневник я сожгла.

А вместе с ним, надеюсь, сгорели и тревоги, и переживания. Акселя все нет. Он уехал на задание в начале июня. Все время до отъезда был так же мил, приходил каждый вечер, иногда позже. Он был страшно серьезен и молчалив. Впрочем, он всегда серьезен и молчалив. С каждым мгновением я думала о нем все больше. Пару раз даже отключилась на сессии, глядя на пациента, который рассказывал о влюбленности в сотрудницу полевого госпиталя, описывал ее внешность и свои чувства, а я явственно представила тот вечер на скамейке и горячие губы Акселя.

К счастью, пациент моей мечтательности не заметил. А я в обед решила найти парня, который вскружил мне голову, и обнаружила его на тренировке. Честное слово, я была в шаге от того, чтобы самой на него наброситься. Поймать в раздевалке и тут же соблазнить! Мой северный бог. Стремительный, неумолимый. Оказывается, его любимое оружие – нож, а из огнестрела – снайперская винтовка. Никогда бы не подумала, что он снайпер. Почему-то мне казалось, что такой мужчина должен быть на передовой. Я ошиблась. Он предпочитает выследить жертву и не оставить ей шансов. А уже если сближаться, то делать это из тени. Примерно так он поступил и со мной. Он так и не ответил на вопрос, почему подошел ко мне тогда. А я так и не рискнула спросить, что он думает по поводу того, что через полгода мне стукнет тридцать. Хотя, честное слово, это был самый важный вопрос. Может, он не знал? Он мог банально посчитать. У меня степень по психологии. Неужели он думает, что я вундеркинд, который закончил университет и защитил диссертацию в двадцать? Я обычный специалист. Может, лучше, чем другие, но обычный.

Мы обходили важные темы стороной, словно подростки. Говорили обо всем, но не о чувствах. Обсуждали Ницше, работы Юнга, его конфликт с Фрейдом (и откуда только Акс все это знает?), много говорили об истории, он рассказывал про тактику выжженной земли, про понравившиеся ему книги, про то, как прекрасна ночь в этих краях, и про то, что после службы хотел бы служить в полиции, потому что не понимает, как можно просто уйти на гражданку и забыть обязательства перед обществом.

Неиспорченный, прекрасный, добрый и не по возрасту холодный и рассудительный мужчина. Сейчас, когда прошло столько времени с нашей последней встречи, я отчетливо понимаю, что у меня не было ни единого шанса. Если в первое мгновение меня поразила его слишком яркая, слишком северная для этих краев внешность, то, как только мы начали общаться, меня поглотил его мир.

Его бездна. Холодность. Боль, которую я видела в синих глазах, которую мне так хотелось утолить. Я могла все изменить. Могла помочь ему, как никто другой. Эта затаенная боль и мрак во взгляде подписали мне приговор. Возможно, мне было бы легче, если бы он что-то сказал – что-то более личное – или если бы он еще раз меня поцеловал. Но он не сделал ни того ни другого. Он уехал.