– Так вот, сей Городейчик был в команде новобранцев, при коей Коняеву довелось быть партионным офицером. По дороге из рекрутского депо в полк трое или четверо из партии дезертировали, один умер, еще несколько человек заболели горячкой и остались в госпиталях. Одним словом, Коняев привел в полк только три четверти партии, а по установлению и за потерю десятой части партионному офицеру следует гауптвахта. Так что Коняев за свою нерадивость был препровожден под арест до тех пор, пока все оставленные в госпиталях не соберутся. Последним выздоровевшим оказался Городейчик. Вот поручик и не мог ему простить месяца гауптвахты.

– А Городейчик бы помер от горячки, кабы его жена не выходила, Вероника, – добавил Загурский. – Она ведь за мужем увязалась, чтобы не стать наложницей своего пана. Тот, верно, не знал, что по российскому закону, ежели женатого солдата берут в рекруты, жене полагается воля, да еще земли следовало дать. Они на самом деле любили друг друга, и никаких поводов Коняеву Вероника не давала.

– Давайте, господа, за упокой души Андрея Григорьевича. Благороднейший был человек, от того и вмешался, и под пулю попал, – предложил майор Перепелицын и все выпили, не чокаясь.

– Право, стоит и разойтись на этом. Роты только что с перехода. Кажется, сейчас не самое уместное время устраивать пир горой, – впервые вступил в разговор Княжнин, словно нарочно для того, чтобы неприязнь к нему со стороны Тарлецкого переросла в ненависть. Однако, далеко не все считали застолье неуместным, и Княжнину тут же возразили: «Полно вам, капитан, завтра дневка!», а Крауззе, который давно уже посматривал на Княжнина, подбирая момент для того, чтобы что-то у него спросить, сказал:

– А вас, капитан, мы не отпустим, прежде чем вы хоть что-то не расскажете о себе!

– Так вот, о борьбе со скукой. А я вчера все же добился прощального свидания с красоткой-шляхтянкой с ближнего фольварка, – легко меняя тему, снова вступил в разговор уже изрядно подвыпивший Быков.

– Так вы вчера куртизанили с паненкою! Ну и как успехи, майор? – спросил сгорающий от нетерпения Полозов.

Быков усмехнулся и попытался откинуться на спинку стула, которой не было, так что Овчинникову пришлось его поспешно поддержать.

– Нет, господа, просто смешно. Красотке не меньше тридцати лет, и я рассчитывал, что она не станет изображать из себя фиалку недотрогу… А мы, как юные влюбленные, простояли два часа возле клуни, понюхали друг у друга под мышками… Вот, милостивые государи, и все!

– Переждав взрыв хохота, которым офицеры встретили рассказ о любовных похождениях старого майора, Тарлецкий сказал:

– Позвольте мне с вами не согласиться, господин майор. Я, например, очень высокого мнения о здешних шляхтянках. И надо вам признаться, что из-за любви к одной из них я и оказался здесь. Я хотел было уже просить ее руки, но ее отец, чтобы не отдавать ее за меня, поскольку терпеть не может русских, состряпал на меня донос – и вот я среди вас.

Тарлецкий сопроводил свое откровение довольно дешевым театральным жестом.

– Так выпьем за любовь! Это, оказывается, благодаря ей мы сегодня сыты и пьяны! – предложил уже изрядно захмелевший Полозов.

Попойка достигла уже той стадии, когда на ура встречается любой тост. Тарлецкий не отказывался от вина. День крутого перелома в своей жизни он решил отметить так, чтобы это запомнилось. Игнат, едва успевал убирать со стола пустые бутылки и выставлять вместо них новые.

– Ну вот. Тайны раскрываются! Теперь мы знаем все обо всех, кроме вас, господин Княжнин. Откройте же и вашу тайну! – снова взялся за свое капитан Крауззе, заставив Княжнина едва заметно поморщиться.