В общем, фантазии у Дементьева хватало. Как и у его зама. Ведь каким бы честным ты ни был, поверят тому, кто лучше врет.

О ловеласовских похождениях молодых руководителей на фабрике догадывались, поскольку, как мы уже сообщили, коллектив здесь был сугубо женский, настоянный на сплетнях: если знает хотя бы одна женщина, то знают все, как бы это дело ни скрывали. А в заводоуправлении было всего четыре мужика: главный энергетик, главный механик и двое наших друзей. И примерно сто женщин – технологов и конструкторов, экономисток и бухгалтеров, снабженок и сбытовичек, инженерш, кадровичек и прочих бездельниц разных возрастов, образования, семейного положения, наличия детей… Добавьте сюда начальниц пяти цехов и их заместительш, мастериц и бригадирш. Но следует учесть, что нет ничего на свете ядовитей, чем женский дружный коллектив.

В цехах витала примерно такая же демографическая картина. Почти как в Иваново – городе невест. Только здесь «невесты» были далеко не юношеского возраста. А если точнее, то это были зловредные и противные бабы, большинству из которых было плохо, когда другим – хорошо.

Директорский кабинет в господском доме был просторным. С тремя окнами. Со стульями, расставленными по всему периметру комнаты. С большим письменным столом и столом поменьше, составленными в виде буквы «Т», за которыми на оперативках по правую руку от директора Ивана Васильевича Дементьева восседала главная инженерша Алевтина Ивановна Залазаева, по левую – заместитель Дмитрий Сергеевич Колесов. Также в кабинете присутствовал «аэродром» для совещаний чуть поодаль, за которым томились в ожидании очередных нагоняев начальницы цехов. Над директорским креслом в рамке висел портрет Ленина, вырезанный, похоже, из какого-то белорусского журнала, с надписью «Уладзiмiр Iльiч Ленiн». В одном углу сверкал облупившимся кафелем с мутными изразцами неработающий камин, потухший навечно. В другом – молчали часы с застывшим маятником, покрывшимся паутиной. На потолке через одну уныло светили люминесцентные лампы. В общем, ничего особенного.

У Колесова кабинет был скромнее: обычная комната, выдержанная в спартанских тонах, с письменным столом, встроенным шкафом, сейфом, крутящимся креслом для хозяина и стульями для посетителей. Из достопримечательностей – яркий календарь с узкоглазой японкой в бикини. Так сказать, для поднятия рабочего настроения.

– Читал? – спросил главный областной сапожник Дементьев, отбросив в сторону газету «Новый обозреватель».

– Что это? – вопросом на вопрос ответил Колесов.

Он только вошел в кабинет к начальнику и не совсем понял, о чем тот его спросил.

– Да статья про цеховиков. Называется не как-нибудь, а «Падение». Воровали проходимцы с госпредприятий фондовый материал почем зря. А потом батники шили и выдавали за фирменные. И самое интересное, что портнихи у них были глухонемые. Чувствуешь? Все продумали хапуги. Ничего святого, кроме денег. Вот и попались. Всех посадили. Одного – на десять лет, а другого – вообще расстреляли за хищения в особо крупных размерах, – сообщил директор, развалясь в кресле.

– Нет, не читал. Я не читаю советских газет.

– Так других у нас нету.

– Почему «нету»? Есть, сам видел: и «Юманите», и «Монинг стар», и «Нойес цайт». Но их тоже никто не читает. Русские люди даже русского-то языка не знают. Один мат. Можно бросить пить и курить, но бросить материться в нашей стране нельзя. У меня такое впечатление, что население России делится на экстремалов и экстремистов. Если тебя российская жизнь устраивает, ты – экстремал. Если не устраивает, ты – экстремист. Ну, вот как тут не сматериться? Короче, жизнь – как баба: выпил, и опять вроде ниче.