– Просыпайся, солнышко, – в голос возвращались тепло и ласка. – Мама любит тебя, Рыжик!

Застиранная бязь с казенными штампами сползла от нежного прикосновения. Лена резко выпрямилась и ударилась затылком о верхнюю полку. Боли не почувствовала, но темнота залила глаза. Отчаянно моргая, шарила руками под простыней и молилась: Господи, пожалуйста, пусть мне померещилось, или все это окажется сном! Умоляю! Заклинаю!!! Но пальцы нащупывали только застёжки рюкзака и свернутую в тугой валик подушку. А где же девочка?

Где моя девочка?!

Ужас выпрыгивает, словно чёртик из табакерки. Он всегда сиюминутный. Спазм скручивает горло, и ты не можешь дышать. Размахиваешь руками, глаза лезут из орбит. Чувствуешь, как пропускает удар, второй, а после и вовсе останавливается сердце. В эту секунду кажется, что тот, предыдущий вдох был последним.

А потом прорывается крик.

– Где она? – Лена выскочила из купе и метнулась к проводнице. – Где моя дочка?

– Почем мне знать, – напряженным голосом ответила мегера. – Ваша дочка, вы за ней и смотрите.

– А я видела, – откликнулась бабка, вышедшая из туалета. – Когда по нужде шла, мимо протиснулся этот рыжий, что деньги за шмотье собирал. Он девочку и унес.

– Что ты брешешь… – начала было проводница, но Лена оттолкнула ее в сторону и вцепилась в рукав цветастого халата.

– Говорите! Вы точно видели?

– Точно, я же не слепая, – горделиво вскинула голову старушонка.

– Да как бы он ее вынес из вагона, на глазах стольких свидетелей? – затараторила проводница. – Как сумел, чтоб никто не заметил? И почему девчонка не кричала?

– Мне почем знать? Может, спала? – пожала худыми плечами бабка и повернулась к Лене. – А только нес он ее в сумке, милка, это я тебе, чем хошь поклянусь.

Если бы ужас переродился в гнев, Лена немедленно побежала бы к начальнику поезда, потребовала остановиться, вызвать полицию, провести расследование и узнать, какое отношение к пропаже дочурки имеет эта мерзкая тетка в расстегнутом на груди кителе. Надо бы разобраться, с какой целью она зазывала Никитку в свое купе. Пообниматься или подсказать, как лучше похитить ребенка крупного чиновника ради выкупа…

Но ужас сменился паникой. Лена не могла думать рационально, в ее голову пульсировала одна мысль: похититель дочери сошел на предыдущей станции, с каждой минутой поезд уезжает все дальше. А что этот изверг намерен сделать с ее Иришкой…

Она дернула стоп-кран, распахнула дверь вагона и спрыгнула в бурьян, разросшийся под насыпью, как была – в шлепанцах, коротких шортах и топике, забыв про чемоданы, деньги, телефон и паспорт, оставшиеся в купе. Спотыкаясь и поскальзываясь, Лена бежала назад, не обращая внимания на окрики пассажиров и проводников других вагонов. Продиралась сквозь кусты, падала, разбивая колени в кровь, но не чувствовала боли. Продолжала бежать, бежать, бежать…

Полустанок возник неожиданно. Перрон из плохо пригнанных бетонных плит, крохотное здание с большой зеленой вывеской, на которой белыми буквами было выведено название «Молчановка». Лена вспомнила слова проводницы о деревне глухонемых, которые прибились друг к другу из разных мест. Подходящее название для такой общины.

Среди покосившихся сарайчиков возвышалась одинокая статуя балерины. Огромные, карикатурные окорока выпирали из-под гипсовой пачки. Гипсовая девушка чуть приседала на левую ногу и тянула правую в классическом эпольмане. Руки когда-то струились изящной волной, но теперь лишь ржавые арматуры торчали в разные стороны. Неизвестный шутник накрасил каменные губы суриком, а глаза зачернил дешевой краской, которая тут же потекла, оставляя дорожки на щеках. Издалека казалось, что танцовщица безутешно рыдает. Но те, кто подходил поближе, обычно вздрагивали, увидев лицо статуи, искаженное ненавистью.