А потом звук стихает надолго. По какой причине непонятно, – то ли сбавили ход перед полустанком, то ли ангел-хранитель засунул в стакан свои крылья для спасения истерзанной души, – да и не важно. Главное, не дребезжит! Ты долго боишься поверить своему счастью, вслушиваешься в тишину в ожидании подвоха. Но рано или поздно выпускаешь край простыни из скрюченных пальцев и выдыхаешь сквозь все ещё сжатые зубы: ф-ф-фух…

Именно в этот момент раздается самое оглушительное ДЗЫНЬ-ДЗЫНЬ! Ты с диким воплем выхватываешь ложечку из стакана, проклинаешь того сукиного сына, что забыл её там, и клянёшься себе никогда впредь не пить чай, кофе или какао. При этом слышишь, как соседи устраиваются поудобнее, их терпение будет вознаграждено спокойным сном, тебе же придётся полночи лупить глаза в темноту. А когда под утро удастся забыться, тонкая стенка между купе прогнется, задрожит от храпа незнакомого толстяка.

Вот такой звук и разбудил Лену. Муж Раисы наигрался в карты, приполз, рухнул. Вырубился моментально, в неудобной позе – подломив левую руку под брюхо. Слюни пускает. Его жена забралась на верхнюю полку, вытянулась там в струнку. Спит. Хотя за окном светло.

Ещё или уже? Так… Восемнадцать с копейками. Она положила айфон на столик, села и потянулась, до хруста в спине. Иришка забилась в уголок у дверей, свернулась калачиком. Вспотела, маленькая. Жара страшная, к вечеру ничего не изменилось, да и в голове все те же душные мысли. Тяжело. Противно. Больно. Таблетку что ли выпить? Лена встала и порылась в рюкзаке. Был же аспирин. Или но-шпа? А, какая разница. На глаза попалась золотистая пачка сигарет. Вообще-то она редко баловалась, вот и это «Собрание» растягивала аж с Нового года. Сколько там осталось? Две. В самый раз. Пусть все проблемы улетят.

Растают как дым…

В тамбуре сейчас не покуришь. Оштрафуют. Она заперлась в туалете, щёлкнула зажигалкой. Поезд откликнулся похожим звуком и остановился. Черт, ну, почему так не везёт?! Придётся затушить после первой же затяжки – на станции дымок из форточки могут заметить. Нервов на эту проклятую поездку не напасёшься. А все из-за него! Ну вот, опять эти мысли…

Через три минуты над перроном проплыл голос диктора: «…Адлер-Москва отправляется с первого пути…» Вагон дёрнулся, колеса застучали. Вторую сигарету тоже не дали докурить толком – кто-то из пассажиров начал дёргать ручку. Настойчиво, а потом и вовсе истерично. Ах, да. Второй туалет ведь сломан. Ничего, подождут. Почему одной ей должно быть плохо?!

Лена прополоскала рот вышла, столкнувшись с противной старушонкой в цветастом халате. Судя по поджатым губам, та готовилась высказать миллион претензий, но к счастью, не дотерпела и метнулась внутрь. Хотя замком щёлкнула весьма осуждающе. Наплевать. Своих проблем хватает. Вот выцарапает глаза изменнику-мужу и всем его похотливым бабам, тогда успокоится. А пока впереди целая бессонная ночь, душная и липкая.

Щ-щ-щи-дыщ! Бесшумно не получилось. Дверь скользнула в сторону, открывая привычную картину: холст, масло, варёная курица… Толстяк храпит, его всепрощающая жена лежит с закрытыми глазами – или спит, или тихонько ест себя изнутри, за то, что в молодости связалась с гулякой и картежником. Но если одна часть композиции выражает отрицательные эмоции, значит, в другой половине должна быть надежда. Утешение. Гармония. Так, помнится, объясняла она школярам на уроках рисования. Но эти тупозавры все равно не понимали.

Ой, а сама-то? Надо же так распсиховаться на ровном месте. Подумаешь, муж изменяет. Зато деньги в дом, а не как вот этот храпун. Опять же, не пьёт. Почти. Уж во всяком случае, не запойный. Или вот, поезд. Да, жарко. Да, некомфортно. Но ведь рядом любимая Иришка, вот, что главное. Маленькое чудо, мамина радость. Завернулась в простыню с головой.