Она стояла перед запертой балконной дверью и смотрела на улицу. Там по натоптанной снежной дорожке в сторону автобусной остановки шли два силуэта – человек и собака. В комнате было прохладно и темно, но свет включать не хотелось.

– Ну что, – спросила она, – проводил?

– Проводил, – сказал я и сел на пол спиной к батарее.

– Хорошо, – сказала она и уселась рядом.

Контраст холодного воздуха и обжигающего тепла давал настоящее первобытное ощущение уюта. Виолетта уже не казалась такой странной. Запах ее чистого тела, густое дыхание провоцировали меня. Захотелось до нее дотронуться, притянуть к себе, нашептать каких-нибудь глупостей… Но мне не хватило смелости. Я встал, дошел до своего матраса, взбил смятую подушку и, не раздеваясь, залез под старый, изъеденный молью плед.

– Я вижу людей, которые живут… жили в этой квартире… Сорок лет назад, – сказала вдруг Виолетта.

– Призраков, что ли? – не понял я.

– Нет. Не знаю как объяснить… Мы живем в этой квартире сейчас, а они сорок лет тому назад. Одновременно с нами, только сорок лет назад. Понимаешь?

– Понимаю, – сказал я.

– Они здесь жили вчетвером. Муж с женой… С дочкой. Ей пять или шесть. И совсем еще маленький малыш.

– Маленький?

– Да… Четыре месяца.

– Так это какой год?..

– Пятьдесят первый.

– За два года до смерти Сталина получается.

– Наверное.

– А как ты их видишь?

– В первый раз это было полгода назад… На кухне. Я собралась что-то мыть, кажется – тарелку, потянулась включить воду и увидела ее руку, как она кран повернула, и потом ее. Я так заорала… Она не заметила… Как будто кино смотришь изнутри. И все как будто прозрачно и в то же время по-настоящему. Как голограмма.

– Прикольно.

– Ага, я чуть не съехала на этом приколе.

– А голоса… о чем они говорят… не слышишь?

– Нет, слава Богу. У них ребенок постоянно плачет. Зубки, наверно, режутся.

– И как они жили в этой однушке вчетвером?..

– Так и жили. Вон в том углу стоит детская кроватка малыша. А там, у окна, где ты, спит Настя. Это их девочка. А здесь, на синем матрасе – они сами. Утром отец ведет девочку в детсад, и до семи дома только мама с малышом. Дружно жили… Живут.

– А сейчас ты их видишь?

– Картинки нет, но ощущение присутствия есть. Дети спят, а они на кухне.

– А как ты узнала имя девочки?

– По детсадовской бирке на одежде. Я знаю, как их всех зовут. Кроме малыша.

– И как?

– Его зовут Сергей, ее – Катя, Екатерина. Салтыковы. Из Ленинграда. Эвакуированные. Остались после войны. У них, как я поняла, были какие-то проблемы там. Потому и остались. Очень интеллигентные люди.

– Видимо, происхождение подкачало…

– А что ты смеешься? Может быть и происхождение. Да, наверно, так и есть. Наверно… Точно. Я видела у них старые фотки с царскими офицерами… Иногда мне кажется, что они меня слышат… Катя… Не знаю… А почитай что-нибудь свое. Ты ведь обещал.

– Обещал… Хорошо. Только одно.

– Пусть будет одно.

– Ну слушай…

Я закрыл глаза, стараясь вспомнить начало написанного накануне, как мне тогда казалось, незаконченного текста: