За спиной Лены послышались шаги. Она восприняла их как избавление от навязчивых мыслей, но вместе с тем смутно почувствовала присутствие кого-то близкого. Сердце частыми биениями в грудной клетке заставляло ее повернуться к входной двери, и не зря: к ней навстречу, со стопкой сложенной детской одежды наперевес, шла Лиза, подруга детства. Казалось, она совсем не изменилась, разве что длинные рыжие волосы не торчали больше из ее головы копной, а послушно свисали, обстриженные до плеч. Разрыв, возникший между ними в далеком прошлом, был столь глубоким, что обеим казалось, будто они потеряли друг друга навсегда, но, видимо, судьба решила проверить их на прочность и снова соединить. В этой атмосфере неожиданной встречи в темном сыром подвале под шум работающей прачечной, обе женщины хотели расплакаться и броситься друг другу в объятия, но висевшие камеры видеонаблюдения сдерживали их радостные порывы. Когда они подошли друг к другу, их глаза встретились, отражая прошлые мгновения скорби и пустоты. Сердца их забились быстрее, а взгляды были полны смятения и непонимания.

– Мирного неба, – произнесла Лиза, желая загнать назад предательски скользящую по щеке слезу.

– Мирного неба.

Лиза нашла люк с номером 119, положила туда вещи и вернулась к подруге. Они стояли спиной к камере примерно в метре друг от друга. Лене не терпелось понять, жива ли та связь меж ними, казавшаяся потерянной, поэтому она произнесла:

– Как случилось, что, проживая в одном доме, мы не встретились с тобой раньше?

– Я работаю на двух работах, на заводе днем, а в больнице ночью, да и к тому же я была идентифицирована под номером 413 и заселена сюда недавно, в квартиру 119, а ты?

– Мой номер 163, квартира 117. Говорят, здесь камера не передает звука, только видео.

– Кто говорит?

– Сын сказал.

– Он живет с тобой? Сколько ему?

– Двадцать один. Совсем взрослый стал.

Лена посмотрела на Лизу и заметила множественные синеватые ожоги на ее запястье, переходящие все выше по руке.

– Лиза, почему ты вся в ожогах? Они тебя пытают?

– Нет. Я сама. Мне так легче…

– Сама? Зачем? Ты живешь одна?

Только что сиявшие глаза Лизы потухли, стали полны грусти и тоски, словно в них утонул весь мир. Сердце стремительно погружалось в бездну горя и отчаяния, и уже оттуда вдруг вырвался горестный плач:

– Лена, у меня есть дочь, но они забрали мою девочку. Две недели назад.

– Успокойся. Не подавай виду. Куда?

– Не знаю. Сказали лишь, что ей там будет лучше. Я бежала за ними вслед, умоляла ее вернуть, говорила, что она больна, ей нужен уход. Потом один из них толкнул меня и сказал, что о ней позаботятся. Я ходила в секторный центр. Там мне сказали, что она проходит лечение, но мне не говорят какое и где, когда ее выпишут. Я родила ее в тридцать семь, во время войны она получила облучение, из-за этого у нее целый букет болезней, но скажи, кому надо ее лечить? У нас нет средств, связей, и я боюсь, что больше ее не увижу.

– Словами не передать, как мне жаль. Если б я могла хоть чем-то тебе помочь, поверь…

Лиза зажмурила мокрые от слез глаза, убрала слюной сухость в горле и произнесла:

– Я видела тебя в дверной глазок, когда ты сюда спускалась. Я хочу тебя спросить…

– Спрашивай.

– Почему твой сын с тобой? Они же забирают почти всех детей до девятилетнего возраста. Какую цену заплатила ты? Я готова на все.

– Думаю, нам просто повезло, я ничего не делала, чтобы он остался, правда.

Подвальное помещение заполнили печаль и тишина, которые прервал писк, обозначающий конец химической обработки. Лена достала белье и, проходя мимо подруги, сказала: