– Познакомьтесь, господа, – сказал фон Браун, – командир нашего новейшего загоризонтного корабля Джон Доу. За руку здороваться необязательно.

Конгрессмен от штата Айова, круглый толстячок, неуверенно хохотнул, вытянул из кармана полосатых штанов, которые держались на его брюхе не иначе как чудом божьего произволения, платок размером с простыню и промокнул лысину.

– Выглядит голодным, – сказал он. – Вы бы его покормили.

– Голод и некробиот неразделимы, – тихо сказал господин Зет и поправил черную маску, закрывающую лицо, что указывало на принадлежность к высшему руководству Центрального разведывательного управления.

– Горизонт, шмаризонт, – пробурчал генерал Маккарти, представитель Пентагона. – Моя стратегическая авиация раскатает эту вашу мертвецкую за две минуты, дайте только приказ.

Фон Браун криво усмехнулся:

– Однако наши истребители с загоризонтными движителями вы охотно приняли на вооружение. И заг-летчики вас не остановили. Вполне себе смирные ребята отчаянной храбрости, особенно если пообещаешь отдать им на съедение мозги врага.

– Ой, – конгрессмен из Айовы икнул. – Господа, я надеюсь, что все эти сожранные мозги – лишь фигура речи?

– Пора бы вам знать, конгрессмен, хотя бы по статусу, что человеческие мозги – естественный анестетик для некробиота, – холодно сказал господин Зет. – Единственное, что они испытывают, – это боль и голод, голод и боль. Только это и заставляет некробиотов оставаться живыми.

– Пойдемте отсюда, – почти жалобно сказал толстяк. – Здесь воняет гнилью. Эта ваша загоризонтная астронавтика – жуткое дело.

Они вышли из ангара и вновь расселись в электрокаре. Фон Браун устроился рядом с водителем и повернулся к гостям:

– Предлагаю проехаться до стапеля, где собирается экспериментальный образец.

– А пожрать у вас нигде нельзя? – спросил конгрессмен из Айовы.

– Война войной, а жратва по расписанию, – и генерал вновь хлопнул Айка по плечу. – Из вас получится отличный некробиот, конгрессмен.

– Судя по уровню взяток, они там, в Конгрессе, все некробиоты, – сказал господин Зет и аккуратно промокнул струйки пота, что стекали из-под маски.

Электрокар поехал по дорожке мимо приземистых ангаров и решетчатых башен излучателей некрополя, стараясь объезжать многочисленные рытвины, трещины в асфальте, горы гниющего мусора, в которых копались жирные и перепачканные черным маслом чайки.

– Нравится вам у нас? – спросил толстяк, и фон Браун не сразу понял, к кому относится вопрос.

– Очень, – процедил он и закрыл глаза, чтобы только не видеть всю эту разруху, которую терпеть не могли пригоняемые на общественные работы отряды негров и латиносов.

Эх, как хорошо было в Пенемюнде. Никакого мусора. Никаких чаек. Никаких негров. Орднунг. Истинный тевтонский орднунг. Даже ряды А-4 и А-5, раскрашенные в аккуратную шашечку, выстроены во все том же шахматном порядке на бескрайнем, неохватном стартовом поле. Вундерваффе. Чудо-оружие. Оружие возмездия. Даже смешно вспоминать все эти их игрища с реактивными двигателями в самом начале войны. Бесконечные заправочные трубы, покрытые изморозью, закачивающие жидкий водород в необъятные брюшины А-2, от которого у тех нередко случалось несварение, и при зажигании они либо вспыхивали, как свечи, либо, тяжело приподнявшись над стартовым полем, кренились и обрушивались вниз, морем огня сметая стоящие рядом пузатые бочонки еще не заправленных ракет.

– Герр фон Браун, – сказал однажды фюрер во время визита в Пенемюнде, – мне кажется, вы делаете что-то неправильно. Я всегда верил в ракетную технику. Но ракеты должны летать, бомбы – падать и взрываться. А лучшие немецкие ученые – непрестанно думать о том, чтобы не было наоборот. Настоятельно рекомендую вам подумать, герр фон Браун. Настоятельно.