И тут понял, что стоит рядом с ней.
С той самой пловчихой с фотографии.
Она была в метре от него. Возвышалась над нишей с водой, где только что плескалась собака. Пловчиха отвела руки назад. На лице её было внимание: как бы не пропустить выстрел стартового пистолета. Пальцы ног цепко захватили стартовую тумбу. Постамент под ней завершался меандром в виде бесконечно сворачивающейся волны.
Хунбиш сделал шаг. Потрогал икру пловчихи. Ощутил неровности краски. На чёрной тумбе под ногами пловчихи кто-то написал мелкими, но вполне разборчивыми буквами: «4 Нуга-усан».
* * *
Рассудительный стремится к отсутствию страданий, а не к наслаждению.
Аристотель
* * *
017
Вари с Илюшей уже не было. Они съехали. И к лучшему.
Солнце за окном негостеприимно выжигало пыльный двор.
Назначенная на ночь встреча каким-то образом заранее обесценила весь день, который только ещё начинался. Нужно было просто его прожить, сделать промотку – так, чтобы наконец наступило ожидаемое время.
Хунбиш не мог найти себе места. Расхаживал по своей комнатушке в хостеле. Вышел на улицу. Заглянул в продуктовый магазин, снова удивившись непропорциональному обилию фруктов и овощей, а потом вышел без покупок. Зашёл в аптеку. Купил там бепантен. Зачем-то завернул на обратном пути в хозяйственный. Побродил между высоченных полок, вспомнил вчерашние слова мастера, и приобрёл упаковочную плёнку, чтобы перевязать руку.
Вернулся к себе. Промыл в раковине тату, стараясь касаться кожи только кончиками пальцев – чтобы не тревожить место надписи. Промокнул. Намазал. Завернул в плёнку, поднимая руку. Долго с этим провозился – было неудобно разматывать катушку одной рукой. Хорошо было бы попросить кого-нибудь помочь, конечно. Хунбиш справился сам.
Заставил себя заварить большое ведро лапши с говядиной. Не спеша поел. Понял, что больше не может находиться в таком режиме ожидания – всё пропиталось каким-то тягостным мороком, и время словно бы специально не желало двигаться к нужным цифрам на часах. Нужно было идти куда-нибудь. Неважно, куда. Просто двигаться.
Он шёл по московским улицам пешком. Времени в запасе было много. Наступил поздний час пик, когда главные пробки уже помаленьку начали рассасываться, но всё равно на дорогах стоял густой гул.
Зашёл в парк. Там на лошади катали девочку. Она гордо и свысока смотрела на гуляющих с колясками мамаш, пыхтящих бегунов, лавирующих между людьми самокатчиков. Мимо проехал грузовичок, забитый спилами деревьев. В закутке между кустов стояли полукругом старушки, держа перед животом руки с растопыренными пальцами – собирали энергию, глядя на молодого улыбчивого ведущего.
Хунбиш сел на скамейку. Достал телефон. Рядом пропрыгала белка. Хунбиш залез в карман, и белка остановилась. С одной стороны пасти у неё вверх торчал неестественно длинный клык. Белка не выглядела милой.
В кармане у Хунбиша не нашлось ничего съедобного, и он показал ей пустые руки. Белка двумя прыжками оказалась у дерева, растопырила лапы, закрепилась, и быстро поднялась наверх по стволу. Перевернулась вверх ногами, замерла и стала косить на Хунбиша. Потом сделала кое-что странное: резко и угрожающе качнулась на него, вытянула губы дудочкой, отчего её нос сморщился, и зарычала – натурально, как медведь. Грудным рыком. Вибрирующим. Только негромко. Выглядело это страшновато. Хунбиш отвернулся.
Рядом села девушка, не поглядев в его сторону. Хунбиш хотел заговорить с ней, но не знал, как это сделать. Он начал листать телефон, а потом решился:
– Здесь белка, – сказал он. – Вот на этом дереве. Она рычит.
Девушка никак не отреагировала. Хунбиш видел, что она сидит с наушниками в ушах. Но она, без всяких сомнений, должна была заметить его движение. Хотя бы боковым зрением. Значит, просто не нисходит.