И тут ему в голову пришла еще одна мысль, о которой он почему-то даже и подумать не мог. Она словно жалом пронзила и затмила весь его разум. Ягрит.

«А видела ли Ягрит, как он убил Моуласара и скинул его тело в океан? Если Ордис ее найдет, то он обязательно спросит о Садире: остался ли тот в Лимессе или нет?»

Как он раньше не задал себе этот вопрос? Как говорил Влаззир, Гион еще совершает много ошибок, чтобы быть действительно великим прайлисом.

Ему нужно будет возвращаться в Ким-Рабану сразу же по завершении всех дел в Виж-Дирале. Яфф уже был в курсе, что прайлис прибыл в город ненадолго.

– Принести чего-нибудь холодного?

– Не стоит, Яфф. Я уже отошел, – выпрямившись сказал Гион.

– Если станет дурно, вы обязательно говорите, – заботливо говорил Яфф. – Будут ли какие-нибудь планы на сегодня, прайлис?

– Да, – все так же тяжело дыша ответил Гион, – Завтра ближе к вечеру, если я успею все сделать, то мы отправляемся в Ким-Рабану. Появилось очень важное дело.

Гион немного помолчал, а затем произнес:

– Пошли чего-нибудь съедим из местного?

– Я знаю отличное местечко недалеко отсюда. Там нет лишних глаз.

Через несколько мгновений они уже растворились в розовых закоулках Виж-Дираля.

Олвачи находился в одиночной камере. Здание, в котором он коротал свои дни, было расположено недалеко от «Трезубца», почти в центре города. Эта двухуровневая тюрьма была старой постройки и окружена пышными зелеными кустарниками по периметру. После того как он был пойман на месте преступления, его доставили сюда, где за ним ухаживали и обходились как с гостем. Ему предоставили комфортную камеру с большой мягкой кроватью, настольными играми, книгами, небольшим тренажером для ходьбы. В камере имелось даже окно, которое выходило на тихую улочку. Для безопасности Олвачи были созданы все условия, в том числе и несколько приборов наблюдения, которые висели под потолком.

За ним день и ночь наблюдало несколько человек – охранники, которые были приставлены только к нему. На протяжении всех дней они тщательно следили за его поведением. Все эти дни парень практически ничего не ел. При попытке с ним заговорить он отворачивался и молчал или говорил, что не в духе разговаривать. За все дни он не притронулся ни к книгам, ни к играм, ни к тренажеру. Он либо лежал, либо подходил к окну и смотрел на улицу несколько парсов к ряду, а потом возвращался в кровать и засыпал.

Охрана сильно беспокоилась о здоровье парня. Без того худощавое тело стало еще более осунувшимся – кожа да кости.

Когда о происшествии узанал арравант Эйлигер, то был обескуражен. Ситуация была щекотливая. Если он оставит Олвачи в Лимессе и придаст суду, то его дочь Белория тоже останется в Шаккаме. Если он отпустит парня в Шаккам, то вернется и Белория. Но как ж быть с убийством? Принять его за недоразумение или оплошность было не мыслимо. Лифион прекрасно справился с убийством – успел замести следы так, что никто в парке ничего не заметил и преступление не предалось огласке. Хотя на следующее утро в трезубец поступило заявление о пропаже девушки.

Когда эта весть дошла до хошира Липтира, то он был вне себя. На следующий день после убийства он явился в камеру к Олвачи и долго с ним беседовал. Разговор был похож на проповедь Липтира, так как Олвачи ничего не отвечал. Хошир говорил, что действия парня поставили под удар все отношения и усилия, которые были для них приложены самим правителем Шаккама. Далее речь зашла о поведении и добродетелях, которых должен придерживаться сын моуласара Садира Руйзуфа. На протяжении всей встречи, в словах Липтира сквозила горечь за содеянное, как-будто он сам вместо Олвачи перегрыз горло бедной девушке.