.
«Привык я пить вино…»
Привык я пить вино,
Внимая их рассказам.
От бывшего давно
Ум заходил за разум.
Бурлили в той дали
Пиры всё изобильней,
А судьбы протекли,
Как виноград в давильне.
За семинарский бред
И матери побои
Им всем держать ответ
Пришлось перед тобою.
И уточнялся счёт,
Как схимника минея,
А время всё течёт
И всё поёт, пьянея.
Всё заплатил сполна
Тот город под горою,
И полная луна
Стояла над Курою.
«Там были души женские поглубже…»
Там были души женские поглубже,
Они гостей прочитывали тут же
И знали, кто и для чего пришёл.
Покуда муж звал за накрытый стол
И в тостах изощрялся балагуря,
Ломилась в дом невидимая буря.
Глаза спешили (хоть чужому – пусть!)
Свою тревогу высказать и грусть,
Не выразив ни тени своеволья…
И длился разговор среди застолья
С хозяином – горячий и живой,
И молчаливо-искренний – с женой.
Местный колорит
Цветы, верёвки бельевые,
Детей крикливая игра
И связки перца огневые,
Всё это – в тесноте двора.
Судьба, лишившая простора,
В кругу соседского тепла
Завмага, опера и вора,
И живописца собрала.
Обед. Несут вино, закуску
На общий стол со всех сторон…
А там девчонка гладит блузку,
И солнцем высвечен балкон.
И к ней-то, нежной и воздушной,
Летит над смесью голосов,
Над перебранкой добродушной,
Влюблённого призывный зов.
И вот сбегает по ступеням
Она, желанна и легка,
Овеянная нетерпеньем
Автомобильного гудка.
Звиад
И по лицу большие слёзы
Размазывавший кулаком,
С экрана он, лишённый дозы,
Вещал, что с истиной знаком.
Вопил, что лучше этой власти
Не будет в мире ничего,
Был даже искренен отчасти,
И время вынесло его.
И на одном из первых сборищ,
Суливших голод и отстрел,
Шептался с дамою, злословящ,
И зорко в сторону глядел.
А мы в толпе стояли рядом,
Он быстро головой повёл,
Меня обдал скользящим взглядом,
И этот помнится укол.
«Изнурённый ненужной интригой…»
Изнурённый ненужной интригой
Уходил я в иные круги,
Где кричали попутчики: «Прыгай!»
И велел провожатый: «Беги!»
Я, изведав отвагу и негу,
Над провалом бежал по бревну,
И, скатившись по вечному снегу,
Прожил жизнь за минуту одну.
Пусть в долины пришлось возвратиться,
Но уже до скончания дней
Этих горцев гранитные лица
Над дорогой склонились моей.
И ничто эти страсти и страхи
Перед ведьмой, во мраке ночном
Освещенной коптилкою пряхи
И с проклятием рвущейся в дом.
«Кузнечики во мраке стрекотали…»
Кузнечики во мраке стрекотали,
Жемчужные мерцали светляки,
И в темноту вошла богиня Дали
С победоносным рокотом реки.
И то была Диана и Пленира,
Белым-бела и вся обнажена,
Одним рывком обнявшая полмира,
Полнеба охватившая Луна.
И ты испил неведомой отравы,
И всё припоминаешь вдалеке,
Что этой ночью нашептали травы
На сокровенном древнем языке.
И, может быть, с крутого переката
В последнем сне, предсмертном, колдовском
Еще туда вернёшься, как когда-то
По леднику скатившись кувырком.
Рукопись
А. Ц.
Он руку опустил в дупло
И вынул рукопись оттуда.
Её трухою занесло,
Но буквы целы, это чудо!
Счастливый случай. Но ведь нет
Случайного в чаду сансары.
И повесть эта столько лет
Ждала, суля судьбы удары.
И, может быть, к нему воззвав,
Тысячелетья год от года
В ней Варлааму Иосаф
Твердил о радости ухода.
Гомбори
По обе стороны хребта
Лесов осенних густота.
О, как они гормя горят!
А воздух напоён вином,
В долинах давят виноград,
И горы в мареве хмельном.
О, как тогда бушует, пьян,
Листвы багряный ураган!
И по дороге мчится вслед,
И нагоняет столько лет.
Верхняя Хевсуретия
Вернуться ль путем небывалым
В расселину между мирами,
Туда, где прикованный к скалам
Страдал Прометей-Амирани?
Цвели эдельвейсы на кручах
И ржавые цепи свисали.
В разрывах туманов текучих
Виднелись дороги спирали.
Пролёг по высотам Кавказа
Путь демонов и скалолазов.