Соперниками российских конькобежцев на скоростной дорожке стали спортсмены из стран, где зима была такой же долгой, а культ зимних дисциплин естественным.

Весь скандинавский мир боготворил Оскара Матисена – и призами в его честь до сих пор премируют лучших конькобежцев. Но русского конкурента Матисена признание и таланты великого норвежца никогда не смущали.

Николай Струнников, прозванный «славянским чудом», бил в конце десятилетия «конькобежного короля на всех дистанциях», отняв мировое первенство.

Вообще-то русских конькобежцев, скажем, Сергея Пурисева или будущего доктора Николая Седова, знали за рубежом – они участвовали в чемпионатах мира. Кроме того, чемпионаты мира в 1896 и 1903 годах проходили в Петербурге. Но истинную силу россиян скандинавы поняли по-настоящему после состязаний с Николаем Струнниковым. Николаем Василисковичем – редкое отчество русского чемпиона мало кто знает: в энциклопедическом словаре ограничились сокращением Ник. Вас. – и все решили, что он «Васильевич».

Для прогресса скоростного бега на коньках очень многое значило соперничество Струнникова с Николаем Седовым. Они выступали недолго, но их влияние ощущали на себе все последующие чемпионы.

Струнников обычно сникал без настоящего соперничества. Безусловное лидерство ему быстро наскучивало. Победы за явным преимуществом не вызывали у него азарта…

К фактам, имеющим для него «один музыкальный смысл», Александр Блок отнес и авиацию, точнее, всероссийскую на нее моду.

Сейчас авиацию все реже относят к чистому спорту, а если быть откровенным, и вообще не относят, что совсем уж неверно, поскольку в первую очередь спортивный интерес владеет всеми авторами усовершенствований и теми, кто испытывает эти усовершенствования, утверждая их жизнеспособность постоянным риском собственной жизни. (Трудно к тому же вообразить испытателя без спортивного прошлого, о чем эти люди всегда любят вспоминать, как, например, Марк Галлай, никогда не упускавший случая рассказать о своих занятиях боксом в юности.) Но и сейчас, когда спортивную сторону авиации относят к самым ранним полетам, я задумываюсь о тех, кто в начале века болел авиацией, болел за авиацию. И не уверен, что можно этих людей совсем уж отождествлять с публикой, увлеченной спортом на его заре.

Авиация начала века – народная страсть. Какой позднее стал футбол. Или хоккей – до определенной поры…

Но народная страсть – в случае с авиацией – это еще и не очерченная строго аудитория. Действительно, народ, большая, может быть, и лучшая часть населения страны, которой и нет необходимости становиться завсегдатаями стадионов, трибун. Поскольку арена – открытое всем небо. Тем более что первые полеты, принесшие летчикам-пилотам наибольшую популярность, происходили не особенно высоко.

Впрочем, всенародная популярность выпала Громову, Чкалову, летавшим уже на военных машинах, но все же не на сверхвысотных, не на реактивных…

Перелеты Громова и Чкалова в тридцатые годы именовались рекордными и фиксировались спортивными комиссарами. Но авиация была уже рекрутирована в большую политику, а то, что по линии ДОСААФ, проходило по менее героическому разряду чемпионов мира, – авиаторов знают несравнимо меньше, чем футболистов, на этот титул и не посягающих…

Блерио в начале века перелетел Ла-Манш. И в его рекорде была своя идеология. В нем были и сбывшиеся для кого-то мечтания, связанные с новым веком, а для кого-то – и несбывшиеся: кто о чем мечтал.

Великий художник Модильяни одно время очень интересовался авиацией, дружил с авиаторами.

А потом разочаровался в них, заметив, что они – «обыкновенные спортсмены».