Красная королева Эрнест Питаваль

© ООО ТД «Издательство Мир книги», 2010

© ООО «РИЦ Литература», 2010

Самым блестящим расцветом Англии по справедливости считают эпоху царствования Елизаветы, когда слияние реформации и языческого ренессанса вызвали к жизни новые могучие, неведомые дотоле силы, когда Англия одержала победу над предрассудками католической религии и уничтожила великую армаду Филиппа II, когда страна, вступив на новый путь, подарила миру такого поэта, как Шекспир, и такого философа, как Бэкон.

Дочь трагически погибшей Анны Болейн записала свое имя на страницы истории кровавыми и золотыми буквами. Елизавете было двадцать пять лет, когда корона украсила ее золотисто-белокурые волосы; ее высокая фигура отличалась грацией и величественностью; на красивом, хотя и не отличавшемся правильными чертами, лице несколько южного типа сверкала пара больших темно-синих глаз, в которых выражались ласковость и проницательная острота ума, когда она с королевской гордостью смотрела с высоты трона, но которые могли также пламенеть дикой страстью, если в ней задевалось тщеславие женщины.

Это тщеславие было большой слабостью Елизаветы; несмотря на все величие своей души, несмотря на всю свою гордость, она не прощала ни малейшей обиды, нанесенной ей как женщине. Елизавета хотела быть прекраснейшей женщиной своего времени: каждая лесть, касавшаяся ее внешнего вида, встречала благосклонный прием.

Елизавета была целомудренна до кончиков ногтей, как метко говорит историк. Ее высшей гордостью было слыть и быть девственной королевой. Она отказывала всем женихам, но никогда не оставалась без поклонников, с которыми ее чувственность вела кокетливую игру, возбуждающую всяческие вожделения и никогда не удовлетворяющую их. Было ли это следствием физического недостатка или болезни, но Елизавета в часы интимных бесед со своими фаворитами или льстецами являлась самой разнузданной и чувственной женщиной, хотя ее и нельзя было обвинить в фактическом падении, да и мужа брать она тоже не хотела.

Наряду с чувственностью она унаследовала от отца также высокомерие и вспыльчивость. Но именно эти черты характера, в связи с ее образованностью и возвышенностью ума, послужили к образованию фундамента мирового могущества Англии. Елизавета выбрала министрами самых умных и проницательных людей того времени – Уильяма Сесиля и Николая Бэкона, прекратила судебные преследования против еретиков, освободила всех заключенных, посаженных в тюрьмы за религиозные убеждения, и снова восстановила англиканскую церковь, не возобновив, однако, преследований против католиков. Во всех мероприятиях она руководилась желанием сделать Англию великой и счастливой, и только одна всеобъемлющая ненависть переполняла ее душу – это ревнивая ненависть к женщине, более красивой, чем она сама, и долженствовавшей стать ее наследницей, к женщине, бывшей и королевой, и ее соперницей на том же острове – к Марии Стюарт.

Королева Елизавета сидела в своем кабинете. Уильям Сесиль, барон Бэрлей, только что кончил свой доклад, когда Елизавета случайно посмотрела в окно и засмотрелась на сцену, все более и более приковывавшую ее внимание. Молодой, в высшей степени элегантно одетый, кавалер пытался заставить смириться пылкого коня, напугавшегося драбантов, охранявших ворота у въезда в парк. Лошадь становилась на дыбы, делала скачки в стороны; кавалер затягивал поводья, заставлял покрытую мыльной пеной лошадь подскакивать к воротам, у которых она снова вздымалась до того, что, казалось, вот-вот опрокинется на спину, снова делала скачок в сторону и снова отказывалась въезжать в парк. Но кавалер упорно все снова и снова подводил ее к воротам, с каждым разом все ближе подъезжая к намеченной им цели, и неизвестно было, чему более любоваться – силе и выдержке или смелости всадника. Собралась куча любопытных, которые приветствовали эту сцену возгласами одобрения, удивления или ужаса; временами казалось, что молодой человек неминуемо должен вылететь из седла и разбить себе голову о мозаичный пол, но всадник словно сросся с лошадью и как будто шутя управлял поводьями. Нельзя было представить себе ничего более грациозного, чем посадка и стан этого молодого человека; его лицо было скрыто от королевы, так как длинное перо берета свисало как раз на обращенную ко дворцу сторону.

– Этот молодой человек, – улыбнулась Елизавета, – кажется, хочет сделать карьеру. И ему посчастливилось, так как мы заметили его в удачный момент. Сесиль, знаете ли вы этого молодого человека?

– Ваше величество, – ответил Бэрлей, – от проницательности вашего взора никогда ничто не скроется! Этот молодой человек добивается чести быть представленным вам и теперь дрессирует лошадь пред дворцом в очевидной надежде быть замеченным прекраснейшими в мире глазами. Это Роберт Дэдлей, сын несчастного Гильфорда Варвика, супруга…

– Знаю, – перебила его Елизавета, и тень набежала на ее лицо при воспоминании о кровавом дне, когда в Тауэре упал топор палача на голову Гильфорда Варвика и его жены Джен Грей, а она сама была узницей своей сестры. – Сэр Роберт Дэдлей… Я хорошо помню его; это смелый мальчик из винчестерского турнира. Как это могло случиться, что он так долго не появлялся при дворе?

– Он всего несколько дней назад вернулся из Франции, куда скрылся в те дни…

Елизавета погрузилась в мечты и почти не слыхала ответа; воспоминания о Дэдлее вызвали в ее душе тысячи картин из времен ее юности. Гремели винчестерские трубы, мальчик Дэдлей облачился в ее цвета, и его безумная храбрость отомстила за нее издевательствам сестры.

– Ваше величество, – шепнул Бэрлей, которому этот момент показался благоприятным, чтобы замолвить словечко за своего фаворита. – Родовые имения Варвиков попали в другие руки, но графство Лейстер свободно; следовало бы отдать его сэру Дэдлею в вознаграждение за тяжелую участь…

– Конечно, Сесиль, конечно! Я не могу сделать ничего более достойного, как вознаградить тех, кто пострадал за меня и кому я обязана немногими светлыми воспоминаниями милой юности. Посмотрите-ка, вот что мне принесли вчера. Эту записку написала моя няня коменданту замка, когда мне было четыре года. Отец в то время ненавидел меня, так как я напоминала ему о смерти матери. Этот листочек – для меня реликвия; он постоянно будет напоминать мне, чтобы я не забывала восхвалять Господа за неисповедимые пути, которыми Он вывел меня из самой жестокой нищеты к пышнейшему трону земли. Прочтите это, лорд Сесиль.

Бэрлей прочел и тоже почувствовал себя взволнованным.

– «Почтительнейше прошу Вас, – читал он в записке, которая до сих пор хранится в архивах Виндзора, – всемилостивейше снизойти к нуждам моей крошки, так как у нее нет ни платья, ни кацавейки, ни шубы, ни белья, ни рубашек, ни платков, ни одеяла, ни матраса, ни муфты, ни шапочки».

– Вот как была я бедна тогда! И как я теперь богата! Сесиль, пошлите мне этого молодого человека! Елизавета Тюдор никогда не забывает тех, кто доставлял ей в юности часы радости.

Бэрлей глубоко поклонился и вышел из комнаты.

Елизавета подошла к окну и пробормотала, смотря на смелого всадника:

– Как он красив!.. Знает ли он, что я смотрю на него? В то время, когда он носил мои цвета, он был еще ребенком; но и тогда он умел ухаживать за дамой, как взрослый. Варвики горды, отважны и верны в любви. Один из Варвиков был супругом моей двоюродной сестры Джен Грей и рядом с нею обагрил кровью эшафот. Теперь мальчик возмужал в ссылке… Однако ведь это он, кажется, освободил Стюарт и был потом сослан? Он действовал с большой отвагой для своего возраста! Значит, он знает Стюарт? Он видел эту чудо-женщину? От него я узнаю, не потускнели ли черты ее лица от горя. Говорят, что она безутешна после смерти супруга.

Елизавета мельком взглянула в зеркало, и ее глаза заблестели в горделивом сознании, что ее гордого духа не сломили никакие лишения и горести и что ее глаза не плакали слезами слабости.

Бэрлей вернулся и доложил:

– Ваше величество, сэр Дэдлей ждет ваших приказаний.

– Пусть войдет!.. А, сэр Дэдлей! – воскликнула королева. – У вас не хватает терпения дождаться испрашиваемой вами аудиенции и вы упражняетесь под моими окнами в верховой езде? Вы хотите напомнить мне, что я все еще в долгу перед своим рыцарем винчестерского турнира? С годами вы не стали застенчивее! Но мне нравится откровенное почитание, если за ним чувствуется смелое сердце. Хотите поступить ко мне на службу?

Дэдлей был словно опьянен столь милостивым приемом, превзошедшим самые смелые ожидания. Тщеславие сердца говорило ему, что в данном случае дело заключается не в благодарности королевы, а в благоволении женщины. Он посмотрел на Елизавету взглядом, которым уже неоднократно вызывал у нее краску стыда на прекрасных щеках, как бы желая убедиться, достаточно ли силен в ней инстинкт женщины, неизменно податливой на сладкую лесть. Никогда еще в жизни он не ставил так много на карту, не дерзал так сильно, как в этот момент, когда его взор словно старался раздеть королеву, чтобы отыскать у женщины наиболее уязвимое место. И он увидел, как под пушистыми, огненными локонами запламенели щеки Елизаветы, как в блеске ее глаз засветилась страсть – этот первый привет любви, – и осознал, что в данном положении победителем является он.