Она шла по пустому совещательному залу самолично держа свиток. Изначально предполагалось, что это должно было намекнуть на особенности ее намерений. Равно как и отсутствие цветов ее фамильного герба в платьи. Как и многое другое, что она предусмотрела. Все должно было пройти идеально.

Элиза шла по пустому залу для совещаний, обходя опрокинутые стулья.

Она перешагнула тело какого-то еще хрипящего мародера и возложила свиток на хозяйский край стола. Поклонилась и, не поднимая головы, отступила.

В воздухе вились три мухи.

Ее рыцарь стоял у входа. Два, с арбалетами, возле окон. Еще один обследовал приоткрытый тайный выход возле камина. Последний – бесшумно за левым плечом, тоже с арбалетом. (Просто она не любила грохота пороха, и ее личный отряд относился к этому с пониманием.) Хотя и без этого в голове стоял шум от безумной трехдневной гонки ее кортежа.

Элиза подняла голову и снова оглядела пустой зал.

Она сделала все в точности так, как и было велено. Так, как планировалось. Но, к несчастью, чуть позже, чем нужно.

Все-таки, это были замечательные времена. Если бы и сейчас при ней были те слуги, все бы было иначе.

В покинутом графском замке было очень похожее волшебство на то, что почудилось сейчас, но оно не тяготило. Было сложно сказать, в чем именно оно заключалось – пустые коридоры, лестницы и комнаты, в которых больше нет смысла, обычно вовсе не волшебны. К тому же, обычно, заброшенным жилищам, особенно роскошным, требуется время, чтобы «оголодать» по людскому присутствию – время между тем моментом, когда они только стали покинутыми и тем, когда в них уже обосновалось запустение. Когда в них заживет больше нечеловеческого, чем обыденного – больше извращенного плесенью и гнилью «порядка», наведенного чьими-то невидимыми руками. Это дома, в которые будто заселилось что-то совсем иное, что исказило прежний человеческий быт под себя, обустроило все вопреки утраченным желаниям прежних жильцов. Словом, подобные места бывали несколько неприятны уже не только из-за отсутствия людей.

Но вот павший графский замок обладал каким-то иным свойством. Пустота в нем была необычна. Она была полна яростью. Яростью истории оборвавшегося рода. Яростью незаконченной предсмертной записки, только во сто крат больше. Пустота залов казалась реальной сама по себе.

Но в те времена подобное не пугало Элизу.

К тому же, если придираться к мелочам, настоящей безлюдной пустотой содержимое замка также не было. Хоть знать и гарнизон разбежались, понимая неизбежное, в замке нашлось приличное число мародеров. Правда, в имевшихся условиях, их нельзя было считать за людей, как, скажем, обычных грабителей или воров – это были самозванцы под руководством якобы вернувшегося отца ее суженного. Что было наглой ложью, за которую они быстро поплатились.

Кажется, именно тогда ее начали за глаза называть «вестницей гибели» или чем-то подобным. С годами (и несколькими похожими эпизодами) так и не запомненное прозвище все больше мешало вопросам о помолвках. Но все же, это были приятные воспоминания.

Ей стоило больших усилий вышколить своих рыцарей. Пусть те и не имели официального звания, а лишь числились слугами. Элиза считала, что, если это всего лишь слуги, а не военный отряд, она смогла бы, в случае чего, отвести от них гнев «правосудия». Они были прекрасными послушными инструментами. Даже самый непутевый и самый лучший – Бернард – понимал, когда нужно бросить свою жизнь на кон, а когда можно открыто из-за ее спины ухмыляться в лица самой герцогской четы. И он очень бесстыже, неподобающе, но заразительно, смеялся, рассказывая остальным четверым, как дескать госпожа Бенуа «заткнула пасть» этим «наглецам, которые выдумали себе, что чего-то стоят рядом со славной госпожой».